Настя Сафронова - КОраблЕкрушение

– Кому нужны хозяйки в наше время? Скорее, добровольное согласие на рабство, за якобы живые чувства кликая на любовь при очередном блюде.

Я покривлялась.

– Так и люди тебя не поймут. Шо сотворила с тобой твоя немая наука? Сидишь там, на чердаке, шебуршишься, словно мышь какая, да? Кому это нужно…

Недоговорив, она отмахнулась.

Я писала от непонимания себя в жизненной принадлежности. Моя головоломка не складывалась в какую-то отрасль знаний, я не сворачивала, меня нигде не ждали. За всё время отсыла сюда я попробовала плести макраме, неумелыми руками и кривым негнущимся крючком. Я создала ни один мрачный альбом увядающих цветов, коллекцию прибрежных камней, о которые спотыкалась ни раз, и даже картины, временно интересовали меня. Гостиный шкаф бережно хранил забытые шедевры поиска. С буквами я чувствовала, свой язык, не выраженный многоточием, а доведенный до окончания мыслей. Начались долгие проводы в изгнание тишины. Я вышла на террасу со стороны моря. Надо сказать, наш дом имел два выхода. Именно выхода, так как, выйти всегда сложнее чем войти, тот, что приводил к отчаянью и тот, что безоговорочно помогал справляться с внедренными последствия. Я предложила миру навыки приобретенной грусти. Спросить бы себя прежде, чем услышать других «От чего и как происходит мгновенная трансформация состояния в один миг».

Издали замаячило вхожее стадо с пастухом. Как же красиво! И в тот же момент нелепо разоделись эти здешние особы, выхаживая в своих однотонных платьях, с протяжным мычанием, будто зазывали заграничных кавалеров, большими платформами на ногах. Они бы падали рядами поочередно, ломая всякую надежду друг друга на устойчивость. Вот так отчаянно стремясь к совершенству, красота поклонялась лишь грязному дну зелёного луга, который выдерживал не раз подобное столпотворения бракосочетающихся коров. Несмотря на это, они всё же приходили и уходили быстрыми набегами. Наблюдая за ними, я то и дело спрашивала себя, а есть ли часы у времени? Знает ли она сколько тратить ожидание других? Молчание…

Пастуху надо было уделить особое внимание, проявив опасность, подобные любовники свободолюбивые, поток их крови быстрей воды, несётся мгновенными ощущениями, однократно наполняя китайскими чувствами, сначала красиво, а после ненадежно. И с чего вдруг моё мнения связалось с некачественной нацией? Босоножки!? Которые тоже отличались непрочностью, они расползались, как только я возлагала на них большие надежды. А вообще я как-то читала про Казанову, и что всё дело действительно основано на крови, у таких людей не души, а окна, в которые можно заглянуть. В их голосах слышна улыбка и враньё, всегда востребованное даже самая целомудренная скромница не прочь избаловать свои уши ласковой ложью. И быть довольной заложницей такой ситуации. Я и сама не прочь любопытных глаз, но в банные окна. В горячем зное я вся сдавленная собой в прочных тесках невинности, хотя испытывала себя ни раз при виде мужского тела, приятные ощущения: прижимать свою грудь к себе и думать о ином, оголенные ноги мои —колени, лишались привычных уродливых складок, разглаживались и становились круглее, разве это не то великолепие дарящее наслаждения мужчинам? Смотреть на округлые формы женщины! Держа себя в руках, я не чувствовала доверия к себе, я понимала, что должна хранить свою невинность больше, надёжнее в своих мыслях, но на меня напирала сильная тяга познания себя через мужскую плоть. Может я вообще не пригодна для ласк, и люди, имевшие гибкость ума, одарены твёрдостью тела. К черту бы всяческий дар, если ты чувствуешь одиночество своей кожи.

Я нашла себе флирт на каждый день – думать под наблюдением. Стоят тут, простаивать свою жизнь, давать осадок ожиданию. Может, когда-то хорошенечко растрясу себя, глотая пыль с изнанки. К тому же, само ожидания того, что может и не произойти, дает множество возможностей. А пока везде царит тишина и покой и лишь «здравствуй» звучит как мелодия. Я глубоко вздохнула, прежде чем зайти в дом, потом, сквозь дом и вышла на сторону леса от последствий. Усевшись на скамью и оперев спину о нагретую стену дома, я задрала ноги, производя дурное впечатления лишь на себя, вытащила разглядевшую занозу в доске лавке, принялась наковыривать свою ручную кожу, такое же действие имела заусеница или пощёлкивания ногтя о ноготь, несложные манипуляции приходилось знать из основ замкнутости внутреннего мира. Я жалила кожу осколком дерева, пытаясь нарушить генетическую частоту мелких вен, расползающихся под кожей, словно паразиты. Короткие пальцы моих рук оказывали сопротивления на укушенный нерв, как пятиглавый цепной дракон, извивались в болезненном сопротивлении, глупая кровь, совсем не знала, что здесь ее смешают с грязью. Всё происходящее проверялось действительностью, где-то посередине между возможностью и необходимостью во всей многообразии их связи.

Впереди в черной мантии выдвигался представитель от небесной службы, смело вышагивая широкими шагами. Святой отец всегда больше радовал своим отсутствием. Присутствие же его состоялось годами раньше, пытаясь втюхать свою веру, как назойливые обвинители осуждаемого. Он убеждал в надежности искренних вложений в бога. Мол, душа за каменной стеной лишена уязвимости к искушению из порочного круга, а это- то к чему должен стремиться каждый человек или, что там они обычно говорят? Развивающаяся у подножья ряса, от шагов издавала звук запутавшегося ветра у ступней, белый ворот на шее удушливо томил его закрытую плоть. Я смотрела сквозь него, думая о его безумии, что приходит быстро при взгляде на женщину: обнажить её, но он лишь оттягивал свою шею в бок, словно тугой ошейник сдавливал сдержанные привычки своего неосуществимого желания. С приближением его крупной фигуры, которая отчетливо выделяла совершенные параметры тела, как правило, чужаки в зажатых ртах молчаливо хвалили в величии спины, сопровождая завистливыми перешёптываниями, мол, «на таких обычно шьют фраки». Чёртов ублюдок вышагивал так, словно на пьедестал почета, возносил свою вырывающую изнутри, скрытую натуру. Он не позволял чужим языкам говорить о себе раскрепощёно, разглядывая, все его «вкусные места», касаться его кожи в жадности речевой откровенности, и мысленно доводить в любовных деяниях. Я могла видеть, как за ним позади, стояла целая толпа юных разрумянившихся девственниц их первого греха, и как они желали, чтобы именно он впустит их в чистый мир раскаяние. Его образ напоминал игральную карту, что выщелкивала, бросаясь на стол покрыть слабого, от силы масти. Даже все его изъяны для соблазна женщин были четко расставлены по телу: шрам, чуть заметный на верхней губе, ближе к левому краю, (склонял к поцелуям невзначай, но нарочно для искушения), его кожные сгибаемые надломы, которые совершенствовались прочностью, закрепившейся замятостью кожи: у рта, шеи, глаз, кисти рук. Он весь был расчерчен возрастными линиями, указывающие на ориентиры близости. Я заворожено с расширенными зрачками могла мгновенно улавливать образец заинтересованности, хватая его разные куски тела. В его голосе присутствовала влага слюны, как сегмент склеивающихся налаженных мотивов, долгих, тянущих не выпускающих объятий, обволакивающие душным послевкусием, как будто сладость вишневого вечера. Мужественный проросший щетинками подбородок придавал стойкости сформированной харизме. Длинные карие волосы были опрятно прибраны назад и касались мощного щита для слабого пола. Выбивались лишь единицы, поджав закругленные концы. Зеркало души достаточно глубоко располагалась от костных глазниц, и для их цвета пришлось бы продолжительно вглядываться, что было не уместно в его положение. Из оставшихся особенностей для наблюдения людей, были жесты рук, прикасавшиеся исключительно к нему самому, легкая ухмылка краем губ, крупные замеченные вены, уходящие вглубь черной ткани. Шейное отклонение имело постоянное напряжение, выделяло протяженность жил. Он подошел ближе и сразу выказал своим видом презрения к моим задранным ногам, что тут же перешли в геометрическую фигуру бесконечности, поджатую друг под друга. Подол моего длинного платья растянулся парашютом в стороны. Заговорить хотелось без ограничения слов и присутствующего на нём титула. О чём, спросить? Чтобы не доставлять удовольствие, а прервать понятный круг взаимодействия. Не всегда работало замысловато. Импровизация выходила глупее примитивного.