Андрей Филимонов - Выхожу 1 ja на дорогу

– Спокойно, братан, я слышал.

– Вот и слушай ухом, а не брюхом. И нечего лыбиться! Да, нам повезло. Живем в самой лучшей стране, в самое лучшее время…

– Ага, в обеденное, – уточнил Маслов, не боясь, что его побьют. Всеми овладела сытость. Довольные лица товарищей расплывались, словно отражения в самоваре. Гриневский хотел было грозно нахмуриться, но вместо этого громко икнул.

– Ой! – сказал Гриневский, и все начали смеяться. Веселье безудержно распирало юношей. Сенников поперхнулся горбушкой. По грязным его щекам катились слезы, а из ноздрей во все стороны летели хлебные крошки. Давясь хлебом, смехом и внезапно пришедшей мыслью, он просипел:

– Про нас… эта… в газете… напишут!

И не ошибся. Через два дня «Красное знамя», печатный орган горкома партии, сообщило о том, что посвященный 20-й годовщине Октябрьской революции переход в противогазах до станции Тайга успешно завершился. Героев отмыли в бане, после чего секретарь Янкелевич лично пожал им руки.

Они гордились фотографией в «Красном знамени». Маслов, Гриневский, Сенников, Михалков и Кунгуров стояли на снимке плечом к плечу, одинаково одетые и неотличимые друг от друга в противогазах. Сами-то они, конечно, знали, who is who, и тыкали пальцем в газету, небрежно вытащенную из кармана во время танцев: да вот он я – слева. Благодаря этой публикации к ним пришла слава, им открылся вход в женское общежитие, и все они, кроме Маслова, лишились невинности еще до Нового года.

Мы тоже обратили внимание на фото в газете и отметили для себя, что каждый из этих мальчиков с хоботом похож на индийского бога Ганеша, исхудавшего в условиях обострения классовой борьбы. Подтекст был очевиден: СССР нацелился на Индию и собирается вырвать ее из когтей британского льва.

Таким образом мы расшифровывали каждую газетную публикацию. Например, сообщение о внезапной смерти военного министра Монголии на станции Тайга. ТАСС уполномочили заявить, что маршал Демид отравился консервами. Ни один вдумчивый читатель (нас еще оставалось в городе неарестованных около тридцати человек) не поверил в эту историю. Большинство из нас, переводчиков с советского на русский, прочли заметку следующим образом: мясные консервы ни в коем случае нельзя покупать, даже если они вдруг появятся в продаже. Самые проницательные решили, что ТАСС предсказывает войну с Америкой.

О том, что в один из этих октябрьских дней у нас в городе был расстрелян поэт Николай Клюев, мы, разумеется, не знали.

Хорошие люди редко дружат с головой.

Участковый Михалков был хороший сотрудник, но беспамятный. После контузии он жил вне времени, постоянно забывая год-месяц-число, и это ему создавало, конечно, большие трудности при оформлении протоколов. Еще ничего, если ошибался на месяц-другой. Кому какое дело, вышибли инвалиду последний глаз у пивной на Сулеме в мае или июне? Никакой разницы, с точки зрения отчетности. Но ведь бывало, что участкового заносило в далекое будущее, в какой-нибудь 1966 год. И что с таким документом делать? Куда его подшивать?

– Мудило! Фантаст сраный! – кричало на Михалкова начальство районного отделения, которое само пороху не нюхало, потому что было сопливым двадцатилетним лейтенантиком из нового поколения пустоглазых карьеристов, заменивших настоящих мужчин, от которых после войны остались рожки да ножки.

Михалков не любил этих щенков с высшим образованием и хорошим почерком. Хотя дело было не в почерке и не в образовании. Точно также он не любил неграмотных и необразованных, несудимых и несмышленых, недобитых и неженатых, неверующих и несознательных, некрасивых и несерьезных… Список мог бы получиться длинным, как Большая советская энциклопедия. Проще сказать, что Михалков не любил никого. Но не в том смысле, что испытывал ненависть – он просто не имел любви абсолютно ни к кому из живущих. А к кому имел – те были уже не жильцы. Он так и говорил, сидя вечерами на березовом пне у своего подъезда, когда соседи с ним почтительно здоровались:

– Всякое говно живет на свете! Я удивляюсь.

Конечно, его боялись до усрачки. Хотя он почти никогда особо не зверствовал. Бил только по делу – для повышения раскрываемости. А в свободное от работы время считал себя последним хорошим человеком на Земле. Как многие после войны. Как, впрочем, и до нее.

В памяти Михалкова эта война осталась волной земли, накрывшей его в блиндаже в момент телефонного разговора со штабом. Придавленный потолком, он двое суток, пока его не откопали, лежал, прижимая к уху тяжелую эбонитовую трубку. Ухо пришлось ампутировать. С тех пор Михалков, если что и ненавидел, так это – телефоны. Заставить его позвонить было невозможно. Он лучше сбегает два километра туда-сюда, чем снимет трубку.

С одной стороны, всё это, конечно, странно, а с другой стороны, у них в отделении все были психованные, контуженные, прошедшие через мясорубку. Начальство только и делало, что искало подходы к подчиненным. Когда Михалков однажды заехал в XXI век и датировал протокол 2018 годом, начальство, схватившись за голову, придумало метод:

– Значит, так! – приказало оно. – Утром дома отрываешь листок календаря и кладешь в штаны, отправляясь на работу. Когда составляешь протокол, достаешь листок из штанов, сверяешься и переписываешь. Понял, блядь?

– Понял, блядь! – ответил Михалков, удивляясь тому, что пустоглазые карьеристы могут быть умнее настоящих мужчин.

В тот день он так и поступил, как велело начальство, – оторвал листок и засветил в глаз коммунальному скандалисту Валере, который осмелился вякнуть, что календарь висит на стене для всех, как древо жизни, и нехер его ощипывать раньше времени.

– Времени нет, – ответил Михалков, переступая через Валеру, и пошел на работу.

Точнее, в соседний подъезд, откуда вчера поступило заявление, требующее разбирательства и оформления. Михалков спустился со своего четвертого, прошел двадцать метров и поднялся на ихний четвертый, где постучал и, когда ему открыли, представился женщине, которая его, конечно, знала, и он ее тоже, но так было положено, хотя он и не понимал – зачем.

– Участковый Михалков, – сказал он. – Вы Гребенюк Вера Андреевна?

– Я.

– Дата рождения, – он достал из планшета лист бумаги и начал записывать.

Она сообщила ему дату рождения. Немолодая уже.

– Где прописаны?

Она назвала адрес.

– Образование?

– Высшее.

– Вы написали в заявлении, что ваш муж, Гребенюк Андрей Лазаревич, неслучайно упал из окна, а кем-то был вытолкнут с преступным умыслом. С чего вы это взяли?

– Подозрительно это, – сказала Гребенюк. – Он никогда не падал из окна, а в тот день упал и разбился. Я хотела, чтобы вы разобрались…