Александр Ермилов - Жизнь внутри. Сборник рассказов

Внезапно закашлявшись, Клим почувствовал усталость во всем теле, и не было сил больше спорить или скандалить, не получит он здесь работу, но своего добьется, со временем, позже, как всегда.

На улице, вновь в густом тумане, выдыхаемом из ртов бунтующих просителей, он обошел здание, вытирая плечом шаткий забор. Возле дороги на тротуаре сидел тот возмущавшийся тунеядец: лицо его в кровоподтеках и ссадинах, пара пальцев поломана, а на одежде появились новые дырки и пятна грязи. Смотрел он прямо перед собой, словно под гипнозом, не замечая прохожих, морщивших носы, обливающих его презрением и недовольством. Кто-то громко спрашивал, уберут ли его, наконец, с тротуара, но большинство задевало его туфлями и ботинками, наступая на распластанное пальто. Проходя рядом, Клим захотел помочь ему, поднять с грязного асфальта, отвести в его дом, если он у него остался, обработать побои и царапины, поддержать душевным ободряющим разговором, но грязь и смрад, опустошенный вид, привлекшее к нему всеобщее внимание, спугнуло Клима. Он не мог позволить себе оказать помощь тунеядцу, тогда и он бы стал подобием этого падшего бездельника, а Клим не хотел становиться с ним в один ряд, он вернет себе уважение. Шагал он быстро и широко, вперед, мимо тунеядца, стараясь не смотреть на него, опасаясь столкнуться взглядами и словами. По-прежнему чувствуя усталость, он троллейбусом, а затем автобусом, вернулся домой.

* * *

Проходит день, второй, неделя… Он шуршит газетами, журналами, листая страницы с объявлениями, предложениями работы, заработка, вакантных должностей, рыщет в сети, оставляя заявки и резюме. Звонит по каждому оставленному номеру телефона, предлагая свои услуги поставленным голосом, но неизменно слышит везде и всюду отказ, едва упоминая о своем увольнении. Он постоянно ходит на биржу труда, отдавая оставшиеся запасы финансов в прожорливые карманы охраны и прочих, ставших на пути, подмигивающих и туманно дающих надежду на трудоустройство, но вскоре невинно пожимающих плечами и наигранно извиняющихся, что не смогли помочь, увы, прости.

Клим звонил друзьям, и все как один хотели прийти, помочь, устроить на работу, успокаивая ментальными похлопываниями по плечу и тяжеловесными обещаниями. Он звонил Кристине, и она отвечала, спрашивала о его поисках вакансии, что он делает, куда ходит, часто ли посещает биржу труда? Вскоре она, слыша от него только жалобы и стоны, а в особенно тяжелые дни ― гневные тирады, что работу не найти никогда, перестала отвечать на звонки, перестала открывать дверь своей квартиры, скрывшись за толстыми стенами и короткими гудками в трубке. Он бы позвонил родителям, навестил их, попросил бы помощи и как в детстве отец бы отгородил его от всех проблем, нашел бы работу, а мать утешила его. Он бы позвонил им, но они мертвы.

Небоскреб биржи ежедневно осаждают толпы просителей, некоторые не оставляют свои посты ни днем, ни ночью, охрипшие от требований и прошений. И смыслом их существования стала мольба и требование: то протянутая для подачи ладонь, то каменно-сжатый кулак. Гнев и обида соседствуют с коленопреклонением и слезливой верностью. Каждый миг в их сердцах и голове идет борьба за себя и свободу или желание получить заветную работу и, наконец, реабилитировать себя в глазах всех и каждого, вернуть родных и близких, друзей, стать обычными, как все.

Месяц-другой, и Клим стал замечать, что просителей не становится меньше, но некоторые больше не появляются, а на смену им приходят новые, чистые, выглаженные и причесанные, подобные ему двухмесячной давности. Значит, работу возможно найти! Его одежда поистерлась, покрылась пылью и пятнами грязи, он стал забывать причесываться, да и волосы мыть было нечем. Появились заботы важнее, насущнее: что есть, на что купить, как смотреть в глаза продавцу, считая оставшиеся копейки, вываленные из кармана вместе с крошками и прочим, попавшим в него после осмотра мусорных контейнеров.

Через два месяца он смог устроиться уборщиком. Неофициально. За дневную оплату. Маленькую дневную оплату. И это словно возвысило его, подняло над всеми тунеядцами. Он снова живет, ест, как раньше, спит больше и спокойнее. Клим стал забывать ходить на биржу труда, отмечаться в толстой потрепанной тетради, означавшей его несостоятельность и леность.

Вскоре, скрываясь под широкими зонтами, брызгая стекающими каплями дождя, к нему домой, постучавшись, заходят трое сотрудников социальной службы. Один невысокий и худой, двое рослых и широких. Костюмы их и глаза черны, а улыбки желтозубы. Кивают, представляются, показывая краснообложечные удостоверения в вытянутых худых и мускулистых руках, обтянутых мокрыми рукавами костюмов. Натоптав грязи и налив дождевой воды в прихожей, Худой спрашивает, могут ли они пройти, поговорить, обсудить «Ситуацию» Клима, а потом, кашлянув один, второй раз, все проходят не разувшись. Каждый по очереди плюхается в кресло и диван, прося кто чашку чая, кто ― кофе, а после, среди завихрений дымки от трех горячих чашек с остатками чая и кофе, Худой начинает разговор. Голос его неожиданно высок и пискляв в тепле комнаты, после кипятка напитка.

«Вы – Клим К., тунеядец, холост, бездетный и т.д.?» Ответ короток и утвердителен. Но сначала позабыв, теперь Клим восклицает, что он не тунеядец, он работает уборщиком уже неделю. Смотрите: деньги в кармане ― ежедневные выплаты! И при этих словах нос его, голова и голос вздымаются ввысь, словно указывая на допущенную ошибку. Не сметь называть его тунеядцем, исправился он, осознал вину и вернул, благодаря честолюбию, свое уважение и гордость! Клим дышит глубоко и громко, широко раздуваются грудь и живот.

– Работа уборщиком официально не зарегистрирована, а значит Клим К. по-прежнему причисляется к тунеядцам, – Худой говорил о нем в третьем лице, словно зачитывал приговор, но смотрел прямо в глаза Клима и, казалось, выискивал в них страх, гнев или непонимание.

– Но я же работаю на благо общества…

– Клим К. работает ради себя, вновь проявляя эгоизм и себялюбие, присущее всем тунеядцам. Его трудоустройство никак не снижает уровень безработицы. Гражданин, предоставивший незаконную вакансию, уже наказан.

Потирая внезапно вспотевшие ладони, Клим почувствовал неловкость и словно неудобство от нахождения рядом с этими тремя, а после – стыд перед ними. Он поднялся с края дивана, на котором просидел неподвижно минуту или час, и вышел на кухню, кашлянув, укрывшись предлогом налить еще чая и кофе, а сам умылся под краном холодной водой и, не вытирая лицо, вернулся в гостиную. И вновь к дивану его пригвоздил взгляд шести широко распахнутых глаз. Обступив многоруким и многоногим чудовищем, трое потребовали рассказать подробности увольнения Клима К. и о действиях, которые он предпринял в поисках новой работы. Он, снова откашлявшись, отпив остывшего чая, подробно описал тот день, не забыв упомянуть о злополучной луже и неуклюжем водителе, о серо-желтом небе и неулыбчивых пассажирах в трамвае, словно применив словесные краски он сможет в очередной раз поднять себя выше, значимее над тунеядцами. Короткими прыжками пробежался по первой половине того дня, а после рассказал о том, как директор вызвал его, улыбкой добродушной и дружеской настроил беседу в направлении трудолюбия Клима, его желания работать и перерабатывать, но по окончании долгого и величавого монолога директор предложил Климу работать бесплатно, с добавкой при этом нагрузки и ответственности. Разумеется, Клим не согласился и через час-другой был выставлен с позором, став прилюдно гонимым без права оправдаться.