Николай Шмагин - Куда уходит детство

Мальчишки замолчали, провожая его сочувственными взглядами.

– Деду отдай, он залатает, – поддержал приятеля Симак. – Лихо ты промчался, молоток. Я не верил, гад буду.

– Вот тебе и Ванёк, – осудил его длинный, – сам ты Ванёк.

– Да я сейчас, вы чо! – торопливо надев лыжи, Симак полез вверх, желая как можно быстрее реабилитироваться. Новый сосед с восхищением и завистью смотрел на Ваньку, как на героя.

Заметив это, тот вспомнил свой геройский поступок и важно зашагал к дому, где его уже заждались дед с бабушкой…

– Давай мать, что в печи, на стол мечи! – отдав приказ, дед поправил лихой чуб и, многозначительно оглядев гостей, наполнил рюмки московской.

– Чем богаты, тем и рады, – бабушка ставит на стол пироги.

– Войну каку сломали, – оглаживая рукой бороду, вступает в разговор молодцеватого вида старик в полувоенной форме, – а ведь живём, пироги жуём. Хотя, признаться, раньше лучше жили, как думаешь, Иван Яковлич? Обидно. Вот так взять, и перевернуть всё в душе.

– Политики приходят и уходят, Матвеич, а Россия-матушка у нас одна, – посуровел лицом дед. – Давай выпьем за неё молча…

Крякнув, потянулись вилками к солёным грибкам.

– Ох уж эти мужчины, – засмеялась дородная супруга Матвеича со следами былой красоты на лице, – им бы всё про политику да дела. Споёмте или спляшем, Евдокия Лексевна? – подмигнула она бабушке.

– Начинайте, – раззадорился дед, вытаскивая кисет. – Ванюшка! – окликнул он внука, гоняющего по полу паровозик, – иди, глянь. Представленье будет.

Ванька выбежал из кухни и запрыгал в предвкушении зрелища.

– Вылитый дед, – засмеялся Матвеич, разглядывая самодельный деревянный пистолет у Ваньки за поясом, – такой же вояка растёт.

Бабушка плавно выступила на середину комнаты и, взмахнув платочком, стала ловко отбивать каблучками приплясы. Задорно напевая:

– Ну-ка Настенька, не ударь лицом в грязь! – вскидывается Матвеич, и Настенька бурно устремляется в пляс. Озорно подхватывая:

И вот уже звенят, подпрыгивают рюмки и тарелки на столе, веселятся дед с Матвеичем, прочно восседая на стульях и прикладываясь к рюмкам.

И Ванька тоже подпрыгивает, глядя блестящими глазами на пляшущих взрослых. Усмехнувшись, дед выходит на кухню и возвращается со своей любимой скамеечкой.

– Отдохните пока, у нас свой концерт, – утихомиривает он женщин. – Мы тоже не лыком шиты, – поставив скамеечку посреди комнаты, дед подмигивает внуку: – Давай-ка, тёзка, исполни нашу кадриль.

Ваньку уговаривать не надо. Он вскакивает на скамеечку и, подтянув штаны, бойко тараторит, подтверждая слова действием:

Потрясывая ширинкой, Ванька прыгает и хохочет громче всех; он переполнен весельем, ещё бы, такой успех у взрослых.

– Выступал Народный артист СССР Иван Маресьев! – награждает он сам себя почётным званием и, поклонившись, спрыгивает со скамеечки.

– Вот так артист! Ну, угодил… – смеётся дед, утирая ладонью проступившие на глазах слёзы. Редко можно увидеть деда таким весёлым, потому бабушке с внуком вдвойне весело и радостно.

– Чему научил, сраму-то, – больше для порядка смущается бабушка.

– Из песни слов не выкинешь, – одобрил Матвеич.

– Что грешно, то и смешно, – улыбается Настенька, одаривая Ваньку конфеткой: – молодчина, ублажил стариков.

Ванька схватил гостинец и мигом очутился у деда на коленях; оглядев стол, схватился за рюмку с водкой, дед перехватил и поставил обратно, тогда Ванька потянулся за самокруткой: – Дед, дай курнуть.

– Не балуй. Вот усы вырастут, тогда другое дело, – дед ссадил чересчур расшалившегося внука с колен, и в это время за окнами замаячили мальчишки: «Ванька, выходи на улицу!»

– Пусть гуляет, – разрешил дед, и Ванька побежал одеваться…

«Бабушка истово молилась перед иконой божьей матери, громко шепча молитвы, а Ванька чувствовал себя как дома в церкви, поскольку бабушка часто брала его с собой, невзирая на недовольство деда.

Поставив свечку под образа, она повела внука к алтарю, для причастия.

Ванька стоял в очереди среди старушек и с любопытством рассматривал, как священник причащает подходивших к нему прихожан.

Настала их очередь с бабушкой. Вот она вкусила из рук священника часть плоти и крови сына божьего и подтолкнула вперёд себя внука.

Проглотив ложку причастия, Ванька с удивлением почувствовал, что это тот самый кагор, который он пил на празднике ещё в родительском доме, но тогда он стал пьяным, и ему было плохо после, а сейчас так вкусно, что он не выдержал и громко сказал бабушке:

– Бабуль, скажи батюшке, чтобы он дал мне ещё одну ложку причастия.

– Тихо, ты што это надумал, негодник, – заругалась на него бабушка, смущённо оглядываясь, но священник лишь улыбнулся и одобрительно погладил Ваньку по голове, вручив ему ещё одну просвирку в награду за смелость. Не получив желаемого, разочарованный Ванька выбирался вслед за своей бабушкой из толпы, держась одной рукой за бабушкину руку, а в другой крепко сжимая просвирки…»

Проснувшись, Ванька вскочил с кровати и побежал на кухню, к бабушке, враз забыв про сон. Не до него, когда столько дел впереди…

Прилипнув носом к стеклу, Ванька завороженно следил, как за окном у завалинки прыгала синичка: откинув головку набок, она настороженно поглядела на него и, едва он шевельнулся, улетела.

– Дед скоро с работы придёт? – заныл Ванька с досады.

Только бабушка успела посмотреть на ходики, как громко стукнула сенная дверь и, громыхая сапожищами, на пороге появился дед.

– На-ка вот, примерь, – и он поставил возле внука новые кирзовые сапоги. Глядя, как внук восторженно натягивает сапоги и нарочно громко топает, подражая ему, дед посмеивается, усаживаясь перекурить.

– Опять табачище достал, – недовольно ворчит бабушка. Дед не обращает внимания на это и, подняв палец, заставляет всех прислушаться:

– Глянь на улицу, мать, послушай.

Бабушка подходит к окну и, вслушиваясь, мелко крестится:

– Неужто лёд тронулся? Слава те хосподи, дожили. Пост великий прошёл, пасха на носу.

– Теперь веселее будет, – трескуче кашляет дед, окутанный клубами дыма. Пошарив по карманам, протягивает бабушке пачку купюр.

– Никак облигации, – удивилась она, – опять вместо зарплаты?