Лой Быконах - Дрова, которые горят

В итоге, не то что бы отчаявшись, а скорее просто маниакально желая узнать побольше о театре, Человек начал читать книги об этом, смотреть какие-то пиратские записи известных спектаклей на старых затёртых кассетах и прочими способами пытаться выловить суть спектакля. И он выловил её, но не из книг и плёнок, а на мосту. Наверное, даже он сам не смог бы объяснить, почему он видит это так, он просто видел и всё. Видел людей, идущих по мосту в ярких и сразу бросающихся в глаза одеждах, с надетыми на лицо эмоциями, причём очень профессионально надетыми, не к чему было придраться. Да, как только эти же люди сходили с моста, их одежды переставали так яростно бросаться в его глаза, а эмоции переставали быть маской, но – это была территория Немоста. на Мосту все были актёрами. Человека немного печалило отсутствие зрителей, ведь получалось, что все вокруг только играли, а смотреть-то было и некому. Разве что проезжающие по мосту машины. Но и из них никто не наблюдал, откровенно говоря. Просто проезжали мимо по своим делам, разве что украдкой взглянув на то, что происходит на обочине, около перил, и тут же забыв про это и никогда уже не вспомнив. Человек знал это. Но ему и этого было достаточно. Он как никто знал о сиемоментности представления, для него это было как молния, что ознаменовала его рождение убийством непокорного дуба. Сиемоментность эта означала лишь, что представление не провально, если на него хоть на самую крошечную долю секунды, но всё же взглянули. Так и получалось.

И вот, на мосту весь мир был сценой. Бесконечно огромной, лишённой своего главного оправдания – зрителей, а потому и бессмысленной в самой последней инстанции сценой. Однако наблюдать за спектаклем было также интересно, как и общаться с актёрами. Они на славу потрудились ради нашего веселья, стоит улыбнуться и им. "Напоследок…" – почему-то промелькнуло в голове у Человека. Он даже сам испугался этого на какую-то долю секунды. А потом вдруг –

– Так вот же выход! Прямо у тебя под носом! Как же ты мог не заметить такую огромную дыру в стене?!

А затем он снова поднялся на ноги, взял да и выбросил всю эту сказку в мусорную яму напротив парка Победы. Он всё понял и ушёл дальше своею великой дорогой.

ЧТО ЕСТЬ ДРОВА КОТОРЫЕ ГОРЯТ

А. Введенский.

Я не очень-то помню, как я вернулся домой. Вернее, помню хорошо, но не сам процесс возвращения, не все эти автобусы или маршрутки, пешие дохождения до указанного места, звонки в дверь и громыхания ключами. Это выбросилось из памяти за ненадобностью; даже не выбросилось, а и вовсе туда не входило. Действительно, с одной стороны, по тем временам я частенько возвращался домой в разбитом состоянии духа разной степени тяжести. Причины могли быть какие угодно, но чаще всего та самая одиночь, про которую я уже говорил. При этих возвращениях с прогулок, на которые ты даже не знаешь толком зачем вышел, мысли захватывают сознание полностью. Они говорят очень логично, строят исключительно верные цепочки причин и следствий, которые сводят чуть ли не в могилу и тебя, и всё тобою созданное как не имеющее смысла в самой последней инстанции.

Замечание. Вообще всё, что говорится исключительно с позиции логики и здравого смысла должно восприниматься как априори опасное. Ибо корни растут оттуда, где не ступала нога жизни, со всею её хаотичностью, непоследовательностью и припизднутостью. Следовательно, совершенно ясно, что отсутствие жизни может породить лишь новое отсутствие жизни, не бывает так, чтобы из пустоты появлялись великие вещи. Не правда ли логично?

С этими мыслями крайне сложно спорить, опять же, в силу их логичности и разумности. Но не только сон разума рождает чудовищ, его бодрствование может породить вещи даже ещё более страшные. Если говорить конкретнее, чудовища родятся из сна нашего, это да, а вот когда разум просыпается, он начинает дорисовывать этим самым чудовищам недостающие черты, делать их действительно страшными, просто потому, что не терпит пустоты. Это – чуть ли не инстинкт сознания, если можно так сказать. С таким поведением не так уж сложно справиться, если не давать этому инстинкту собою властвовать, не давать ему права творить сущности. А чтобы это сделать, нужно просто быстренько эти сущности выгнать от себя куда-нибудь подальше. Но так легко пропустить момент, когда это нужно сделать, ибо новорождённые чудовища ещё милы и непривычны, и думается, что может они и будут такими маленькими и интересными кусочками собственной твоей души, собственной личности, и ничего не изменится, и будет всегда. И не приходит обычно в голову в нужный момент, что так не бывает на свете, чтобы не выросли дети, по крайней мере, не бывает так просто.

Замечание. Для того чтобы оставаться ребёнком (читай – собою), нужно прикладывать невероятное количество усилий в каждую минуту каждого дня. Это – одно из величайших геройств.

С другой стороны, не помнил я дороги и по гораздо более бытовым причинам. Я возвращался домой уже более двадцати лет своей жизни чуть не каждый день, и те же самые 20 лет жизни домом я называл одно и то же место. Как же тут не привыкнуть уже к тем путям, по которым туда возвращаешься? Даже если их было очень много, за такую прорву времени можно было бы исходить их все до полной незамечаемости, а к моему дому можно было подойти всего-то с трёх разных сторон.

Замечание. С одной стороны моего дома была автобусная и троллейбусная остановки, оттуда я возвращался чаще всего. С другой стороны была моя школа и детский сад. Оттуда я возвращался реже, но почти всегда в более приподнятом настроении, нежели с первой стороны. В третьем направлении было продолжение спального моего района, там мне не очень-то нравилось быть, но иногда приходилось, и возвращаться оттуда приходилось тоже. С четвёртой же стороны были гаражи, много-много гаражей и речка-срачка. Оттуда я не возвращался никогда.

И вот, не помня дороги, добирался я домой и ложился затем спать с точно определённым ощущением, которое сложно описать, сложно разбить на составные части, но с которым необходимо это проделать, ибо несёт оно в себе крайне много информации. В первую очередь, здесь и причиной, и следствием было то, что после сией долгой прогулки я начал разбаливаться окончательно. Это всё ещё был так называемый нулевой день болезни, когда с тобою уже что-то происходит, но ты ещё пока не можешь в точности понять, что же именно. Тебе нехорошо, но ты не осознаёшь до конца насколько. Ты злишься больше обычного и тоже не понимаешь почему. У тебя появляются странные мысли и ощущения… Хотя, последнее, возможно, имело под собою другие корни, а именно – те самые, о которых я сказал выше. Я подцепил некие проблемы не совсем физического плана. Что-то просто пошло по другому направлению.