Булат Ханов - Гнев

– Кончай звать меня женщиной!

– Достала!

Веретинский преодолел расстояние до раковины в два шага и положил туда телефон. Прежде чем успел открыть кран и утопить китайского пошиба чертов гаджет, Лида выхватила его и заорала:

– Тебе лечиться надо, ты дерганый вконец! Тебя изолировать пора от людей, в клетку засунуть!

Глеб вцепился в ее плечи, так что телефон шлепнулся на пол, а батарейка отлетела к плите. Большие пальцы вжались в углубления под ключицами. Веретинский никогда не бил женщин, не применял силу. Секс не в счет, тем более это было с Алисой и по обоюдному согласию. Если бы Лида сейчас закричала, завизжала, он заткнул бы ее оплеухой.

– Слушай! – сказал Глеб. – Слушай! Прекращай. Твои детские приемы бесят. Сначала ты обвиняешь меня в своей тупости. Не спорь, добровольное участие в лохотроне – тупость чистой воды. Затем ты в сотый раз утверждаешь, будто я безумен.

– Мне больно, – сказала она испуганно.

Глеб не ослабил хватку.

– Не будь дурой, умоляю тебя.

– Глеб, отпусти, пожалуйста, меня.

– Я отпущу, Лида. А ты будь умнее. Рассуждай здраво, и сама не заметишь, как мы перестанем грызть друг друга из-за пустяков.

Усадив жену на стул, Веретинский твердой поступью пошел в кабинет за телефоном. В запертой ванной Глеб предался сеансу над первой же фотографией. Блондинка с мнимой стыдливостью прикрывала ладошкой глаза. Кофточка расстегнулась, лифчик на размер меньше стеснял недетскую грудь. Фиолетовые колготки были натянуты почти до пупка; ноги – худые, как карандаши, зато стройные, модельные, скрещенные на уровне голеней – выражали нетерпение. Глеб грубо толкнул блондинку на диван, стал душить. Она закатила глаза, сосредоточившись на наслаждении, утробный стон уперся изнутри в плотно сжатые губы. Тело блондинки напряглось, как у типичной пассивной бабы за миг до клиторального оргазма. Финишировали они синхронно.

Глеб вернулся в кабинет опустошенным. Сумеречный свет угнетающе обнажил пыль на полках с книгами, на столе, на мониторе и принтере. На Веретинском висели мертвым грузом очередной календарный план, статья по ничевокам, рецензия на диссертацию соискателя из Мордовии, а также дефрагментация жесткого диска и установка антивируса. Обременительные мелочи, с которыми нужно расправиться. Тьма их. Стелющаяся тьма.

Если только она попробует снова мстить, Веретинский кожу с нее сдерет. Потому что глупость простительна, а месть – нет. Инициатива, напор, жесткость – иного языка они не понимают, им в детстве внушили послушание, отсюда и пошлейшая игра в папочку, и образы служанок и медсестричек в порно.

В ответ на сообщение Глеба, что он поссорился с Лидой, Слава отправил картинку с Саймоном Кентервилем из советского мультфильма. Поверх изображения красовалась надпись «Убил жену – обрел бессмертие».

Шутку понял, смешно.

Везет тебе. Не разобрать, что хуже: читать стихи в «Инстаграмме» или спускать деньги в лохотроне.

Разные формы самообмана, только и всего. Кстати, мне импонирует твоя лингвистическая выучка.

Чего?

Раньше я и сам «Инстаграм» через две «м» писал.

Веретинский просмотрел обновления у Алисы. Клубничный торт и смузи, закат над Казанкой, бутылка французского вина из супермаркета – это прибавления в «Инстаграме». Помимо них, бывшая опубликовала три репоста «ВКонтакте» и измышления там же о природе времени: «Если бы можно было бы вернуть безвозвратно утраченное, я бы вернула тот августовский день лучистый и беззаботный». Запятую пропустила, дура, и вторая «бы» лишняя. Посоветовать тебе, что ли, редактора.

Лана привычно активно выражалась в «Твиттере». Сегодня начирикала аж четыре послания. Целый мир узнал, какие уникальные карандаши доставили ей с «Али-Экспресс» и какой изящный на почте сделали комплимент. Кроме того, Лана определилась, что лучший обед – латте с сигаретой, а новая версия «Дубль Гис» удобнее предыдущей. Да-да, расскажи о свежем приложении от «Андроид» или о выходках мобильного оператора. Расскажи, что заказала в кафе и кого встретила на остановке. Всем ведь умереть как интересно. Это еще Лана не включила заезженную пластинку о невероятном Париже, куда летала на концерт «Muse», и не упомянула о вечном ее декадентском недосыпе.

Когда Глеб пришел на кухню выпить воды, Лида оттирала кухонную плиту. Рука с губкой яростно выводила круги по эмали.

– У меня полно работы, – сказал Веретинский. – Надо добить календарный план и приступить к статье.

Лида продолжила тереть, словно накануне званого ужина.

– Раздвину кресло и заночую в кабинете.

– Твое дело.

– Хотел предупредить.

– Предупредил.

– Доброй ночи. Хозяюшка.

– Доброй ночи.

Видимо, примирения не достичь. С ними всегда так: шагов навстречу им мало, непременно нужно явиться с покаянием и бросить к ногам тысячу сожалений, будто ты грешник распоследний. Не только смягчить сердце, но и унизиться.

Вернувшись к компьютеру, Глеб трудился над календарным планом не более получаса. Когда оставалось сделать лишь заключительный рывок, Веретинский свернул вордовский документ и открыл чистый лист. Будет вам пост в социальных сетях, закачаетесь от волнения.

Чем активнее я стараюсь подчинить себе обстоятельства, тем активнее они подчиняют себе меня. Действие равно противодействию. Будь аморфным. Будь буддистом.

Текст выходил куцый, легковесный, в стиле интервью инфантильной рок-звезды. Для основательности Глеб пристегнул второй абзац.

Буддизм – философия смерти. Смерть – конечная цель буддизма, а его практики – теоретический опыт многократного умирания. По буддизму, воля к смерти – удел сильных, удел зрячих, смирившихся с невозможностью достичь счастья и отказавшихся от влечения к нему. Именно этим буддизм неприятен витальному индуизму, а также авраамическим религиям, настраивающим субъекта на поиск божественной благодати и на посмертное существование.

Если бы Глебу платили за непредвзятое мнение, он накатал бы серию постов общим размером с многотомную энциклопедию. Высказался бы и по поводу русской идеи, и по поводу обскурантизма. И по капитализму бы прокатился, и Холокост бы помянул, почему нет. О, если бы он монографию по советскому авангарду с аналогичным энтузиазмом творил…

Веретинский опубликовал пост о буддизме «ВКонтакте» и на «Фейсбуке». Ближе к полуночи мало кто читал пространные заметки, в основном все разбредались по уютным чатикам и перепискам, поэтому оглушительной реакции Глеб не ждал.

Он полагал, что на «Фейсбуке», в отличие от «ВКонтакте», публика поумнее. На обоих сайтах Веретинский не проводил много времени, так как в противном случае задыхался от информационной передозировки. Круг подписки Глеба составляла приближенная к словотворчеству общественность: литературоведы, журналисты, критики, редакторы и прочие сочувствующие. Все они выражались охотно и развернуто, поэтому обсуждение непроясненной строчки из Бродского или Мандельштама растягивалось в среднем на двое суток. Кроме того, едва ли не каждый из тех, кто по призванию и по роду службы творил словесную реальность, считал необходимым откликнуться на зов дня и ветром репостов разнести по Сети свое отношение к сирийскому конфликту, к обманутым дольщикам или сталинским репрессиям. Порой и Веретинский любопытствовал, с какой интонацией произнес слово «безопасность» Путин на очередном выступлении, и все же размножение в геометрической прогрессии бесполезных текстов как минимум смущало. Настораживали голоса, звучащие только затем, чтобы не быть преданными забвению, чтобы не выпасть из обитаемых пределов. Голоса складывались в шум, а шум вынуждал говорить чаще и громче. Это напоминало паранойю с атомной бомбой: никто не желал войны, но всякий, кто мнил большим свой фаллос, наращивал ядерный потенциал и втягивался в гонку вооружений – чтобы не было войны.