Ислам - Вагабонды. Ответственность за публикацию книги взял на себя игил

© Ислам, 2019

ISBN 978-5-4496-8000-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

То, что вы держите в руках – крупная проза. Жанр книги – исповедь. Эта литературная диспозиция принципиальна для ориентации в пространстве книги. Иначе есть риск заблудиться или зайти не в те двери. Нет необходимости прикреплять план эвакуации – для любого читателя это самоочевидность: закрыл книгу, удалил файл. Но вот сказать несколько слов о правилах чтения все-таки следует.

Моя исповедь имеет в меньшей степени религиозные коннотации, но и они присутствуют (самую толику). Мне же был важен именно эпистемологический тон, характер, вес этого понятия. Да, это исповедь. И как всякая исповедь – это прежде всего откровение перед самим собой. Что есть я, как личность, как художник? Какова глубина и в каком ином качестве представимо мое сознание? На каких принципах и основаниях существует отдельно взятый человек?

Если угодно, весь массив текста книги – проиллюстрированное досье или личное дело № XXX… XXX, ознакомившись с которым (ведь час настанет, его не миновать?) некий господин будет обязан принять решение – как поступить с этим праведником/грешником. Несколько сотен рукописных страниц, разложенных хаотически на земле и склеенных как попало, образуют собой подобие гигантского бумажного круга, зубчатого по краям. Это – и арена для гладиаторских боев, где автор в одиночку сражается с тварями, это и площадь для публичного суда. Получившийся словесный пруд – вместилище интеллектуального и эстетического опыта, который я вырыл не ковшом, а голыми руками. Упавший на него взгляд сверху вниз обнаружит множество черных точек. То будут мои рыбьи глаза, пытающиеся из-под бумаги вмертвую разглядеть размытый облик смотрящего на гладь моей исповеди. Вот он сидит с удочкой и смотрит на поплавок.

Любое высказывание, всякая фраза имеет двунаправленный вектор (обоюдоострый меч?) – вовне (что само по себе понятно) и внутрь (то, на чем я как раз и заостряю внимание). Первое – это хитросплетенная связь отношений между книгой, автором, читателем, историей, Богом (опять же, если угодно). Второе – мой ответ на вопрос, что такое искусство. Всякий художник – это Terra incognita. А всякое произведение – это новый открытый материк на карте собственной натуры. Художник – это рудокоп, который добывает драгоценный металл из глубин своего Я. И на этом пути встречаются как мелкие камешки, так и крупные самородки. Моя исповедь – это попытка достать этот самородок на поверхность.

Этот текст – это фундаментальная попытка поставить точку над i в собственном имени. Никакого покаяния здесь искать не нужно. Создавая страницу за страницей, я лишь разворачивал перед собой самого себя. Моя исповедь послужила мне панорамным зеркалом, в котором я мог увидеть свое отражение не только в анфас, в профиль, но и со спины – и, причем, одномоментно. В книге я присутствую везде от реплик персонажей до предметов мебели, от деталей портрета до элементов одежды. Каждая строчка, каждая буква была воссоздана по образу и подобию меня самого. Аналогичным образом создан и человек в ветхозаветной догматике. В каждом печатном знаке столько же меня, сколько и в каждой отдельной главе или каждой части.

Однако, не стоит путать мою исповедь с автобиографией. Здесь нет ничего или почти ничего, что имело бы параллели с моей жизнью. Не моя жизнь стала предметом моего искусства, а сам Я, как таковой. Цепь сюжетных событий скорее своей художественной плотностью сближается с моим Я, чем своей фабулой. Мой темперамент, мой облик, моя натура, мои <���…> были просеяны на бумагу сквозь сито мысли и чувства, соединенные крестообразно. Все упало сюда и разлетелось по разным уголкам книги. Все всосала она в себя без остатка. И после окончания своего труда я чувствую себя не просто голым перед читателем. Я чувствую себя распятым на собственных страницах. Каждое слово – это прибитый в мои ладони гвоздь. И вот я подвешен перед вашими глазами. За окнами весна, и день равен ночи. Все приготовлено для следующего рубежа. 1 1 21.III

У меня есть одно важное требование к вам, которое мне придется озвучитьизложить здесь. Вы имеете дело не столько с придуманной историей, сколько с живым человеком. С его самой, что ни на есть сутью. Как и при физических контактах, этикет требует от вас соблюдение норм гигиены (чистых рук при рукопожатии), так и в нашем случае я искренне прошу перед чтением помыть руки. Хотели бы вы, чтобы к вашему нутру прикасались грязные пальцы?

Октябрь был на исходе.

Не так давно закончился полугодовой срок аренды моей квартиры. Продлевать договор мне не хотелось. Да даже будь у меня желание, сделать этого я бы не смог. Хозяин квартиры стал меня игнорировать. Ни на звонки, ни на письма он не отвечал. И я уж стал думать, не помер ли он.

Всегда улыбчивый и жизнерадостный, со смешной эспаньолкой и руками, чуточку измазанными в краске, он приходил ко мне двадцать четвертого числа каждого месяца, жал руку и прежде всего садился пить чай, вытаскивая из сумки припасенные для этого случая сладости. И, невзирая на планы, на какие-то дела, я включался в незатейливый диалог, длившийся час, а то и больше. И только лишь после беседы, когда я напоминал ему о цели визита, он забирал квартплату, очаровательно по-старчески раскланивался и удалялся. Во время чаепития он как-то от городских новостей, наблюдений о погоде, анекдота плавно переходил к любимой теме – о годах, проведенных в блокаде. О жертвах, о потере близких, о голоде и обо всем остальном, что связано с этим городом в военное время. И, несмотря на то, что некоторые из этих историй я слышал неоднократно, я ровным счетом ничего не запомнил. Ни одного имени. Ни одного факта. Господи, да я даже не запомнил, как звали его мать, которая ценой своей жизни спасла этого человека от истощения! Зато я запомнил, как звали его, кажется, внучку.

– Катенька, – говорил он однажды, отвечая в трубку, – мне очень не нравится, как и с кем ты в последнее время проводишь время. – Это были типичные для его возраста слова-наставления. Неужели кого-то они могли направить в нужную сторону? – Все эти кампании шумные, ночные… ну… я имею ввиду… ты поняла, в общем. Да нет же, послушай, я ничего не говорю, ты умничка наша. Мы с бабой всегда тебя поддерживали. Хочешь музыкой заниматься – пожалуйста. В театре играть – ради Бога. Танцевать – ну и так д… Я не начинаю. Подожди-ка, милая моя, ну. Мы с бабой рады, что у тебя все хорошо. Ты же такая талантливая у нас. Ну почему ты сейчас ничем не увлекаешься. Как же твои танцы? Ты же так любила. Ты хоть на учебу ходишь? Не думала подраб … – И вот здесь наступала неудобная пауза. Моложавый дедушка отстранял телефон от себя и смотрел то на него, то на меня, то снова на него. – Хмх, сбросила, – бормотал он мне, выгнув шею, нагнув слегка голову в бок и округлив свои густые брови, отчего становился отдаленно похожим на болванчика, выпрыгнувшего из табакерки.