Андрей Пейота - Regular

Знаешь, читай уже… потом поговорим. На связи.

Это был замечательный год, в котором я закончил это странное, и непонятно зачем придуманное дурдом-варьете, под названием «школа». Челка до подбородка, амбиции бежали быстрее мыслей, будущая карьера программиста давила мозг новыми технологиями и полным отсутствием радости художественного творчества. Ну, как можно было учиться употреблению бинарных кодов, когда душа буквально дышала «Лиличкой» Маяковского? Это было абсурдно. Бегство в цифровое пространство, никогда не заменит прогулок в глубину книги, где собственно, нет никаких границ. Единственная причина выбора подобной карьеры – возможность получить образование в сфере продвинутых технологий. Смешно даже. Через каких-то пятьдесят лет, это будет считаться старьем, а ты – австралопитеком. А иногда, и смешно, и грустно. Ведь не каждый согласится делать из своего увлечения свою профессию. Обычно, люди пытаются разграничить досуг и работу, но дуальность бытия вызывает лично у меня приступы тошноты.

Не будем углубляться в детали, но именно в этот год, я сознательно и по собственному желанию стал посещать храм. Православный, красненький такой, кирпичный храм, с позолоченными крестами и приличным товарооборотом свечей. Мне никогда не нравились эти огромные высоты потолка, но, вместо университетских пар я частенько забредал именно в этот собор. Мне всегда казалось, что это то место, где тебя не упрекнут за то, что ты не хочешь ни с кем беседовать на тему глобализации информационных ресурсов, и просто садишься на скамью и молчишь. Большой популярностью среди меня (*и меня*) пользовалось подвальное помещение, которое всегда было плохо освещено. Садился, включал deathcore в наушники как можно громче, и смотрел на иконы, а иконы – смотрели на меня. Умиротворяющее действо, на самом деле. Только через несколько песен становилось прохладно. Откуда ни пойми взявшийся сквозняк пробирал до мурашек, шарил под футболкой, и все шептал в шею: «А ты такой холодный, как айсберг в океане…». Причем, физически было неплохо, но на мозг капало. Создавалось такое чувство, что нос обжигало этим самым холодом, а в груди всё сжималось. Бабушка, которая следила за огарками у икон, сказала как-то, что это грехи меня давят. Может и права была, а может ей деньги платят за то, чтобы немного сходить с ума в церковном подвале – понять трудно. Синие джинсы накалялись, и холод становился более ощутимым, а иконы смотрели в глаза, чаще изображая сухую жалость, а не теплую красоту плачущих образов.

Сделал вывод, что с каждым моим визитом грехи странным образом размножались, и ни старые, ни новые не хотели просто куда-нибудь в сторонку-то отойти, да и в груди становилось всё тяжелее и тяжелее. Саднило, подташнивало… полный набор надуманных терминов, обозначавших полумеры, и досадное недоумение от происходящего. Такими словами люди в высшем обществе показывали тебе, что ты им наскучил, и им пора удалиться в опочивальню, курнуть кальяна и почилить под старый фолк-блюз.

Ориентировочно через полгода мои походы в храм прекратились, и всё что скопилось благодаря ладану и церковному подвалу полилось наружу. Годы спустя я начинаю это видеть более ясно, чем тогда…

И только через несколько месяцев после прекращения этих милых походов я узнал, что собор был построен на месте советской толкучки, где один турецкий ковер, порезанный ножницами, толкали как «четыре первоклассных турецких шарфа», плюс водилось кое-чего по пластинкам с рок-музыкой. Но это еще не самая интересная новость. Еще до появления термина «музыка на костях», этот толкушный сброд ее там делал. В нескольких слоях земли под рынком было старое кладбище, еще со времен, когда этот город числился деревней, со слегка оскорбительным именем.

Вот вам и холод. Вот вам и нон-стоп по стране умиротворённости. Я, значит, там сижу, а мертвые деревенские жители оценивают мою крашеную челку, закрытые глаза с опаленными ресницами и Оливера Сайкса в моих наушниках. Тушите свет! Актеры сдохли, время выносить…

К этому времени, я уже совсем перестал посещать какие-либо храмы, и довольствовался тем, что просто живу. Напиваюсь, спотыкаюсь – бросаю пить. Напиваюсь, спотыкаюсь на кого-то – утром бросаю спать в чужих квартирах у абсолютно чужих женщин. Спотыкаюсь, влюбляюсь – вообще никогда ничего хорошего не выходит… напиваюсь, спотыкаюсь – бросаю пить.

К этому времени, в гардеробе появилось много свободного места, которое заполнялось чаще строгими рубашками и галстуками, нежели узкими футболками и джинсами, которые носились исключительно по-рэперски, то есть спущенными по самое можно и нельзя. Длинная крашеная челка до подбородка и проколотое ухо потеряли свою актуальность, и сменились на аккуратную стрижку в рамках стандарта, и слегка припухшую точку на левом ухе. О прожитых бурных моментах напоминают лишь несколько шрамов, боли в различных органах, да татуировки, хаотично разбросанные по телу. Все стало обыденно. Знаете, есть такая строчка у Набокова: «Жить в Петербурге, как в гробу…»? А вот теперь представьте, если местом действия оказывается совсем не Петербург, а куда более сонно-наркотический город, где большая часть жителей не отличит Джима Моррисона от какого-нибудь Фредди Меркури (совсем утрирую, конечно). Или не сможет узнать по голосу Яну Станиславовну, хотя она родилась в городе, находящемся в паре часов отсюда. Это уже не ГРОБ, ребятки. Гроб проели жуки-пауки, устроив на недвижимом тебе подземное пастбище.

Улыбаемся, в общем…

К этому времени я уже изучил евангелия от Матфея, от Луки, вскользь от Марка, «Откровение» Иоанна и успел восхититься и разочароваться в «Аде» Данте, и мог с циничной четкостью сказать, что все эти события нарушают законы логики и здравого смысла. Отчасти, спасибо Лео Таксилю. Да, вот таким вот я считал себя эстетом, прочитав «must have», довольствуясь этими крохами, как пирожными. Юность тем лишь и важна, что это время считать себя самым умным. Потом, ты неизбежно понимаешь, что это далеко от истины, и, либо начинаешь развиваться, познавать и коммуницировать, либо сидишь на корточках на подоконниках. В те времена я предпочитал верить в высшую Силу, говорить ей спасибо в конце дня, и на этом все ритуалы заканчивались. Если не был в состоянии говорить (ну мало ли допингов вышибают мозги постсоветской молодежи) – просто держался за что-нибудь деревянное или серебряное, и мысленно говорил что-то вроде: «Спасибо, чувак. Это было вполне. Давай как-нибудь повторим, а?»