Алексей Яковлев - Лирика

© Алексей Яковлев, 2019

ISBN 978-5-4496-8490-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дымом костра… Над пустошью эхо пульсирует стансами,

Стынет зола, безудержно болью дрожит под пальцами,

Привкус смородистый осени, душу встряхнув, очистила,

Воздух оглох, наполнился серой, частицами выстрела…

По бездорожью холодом, в поле сухими травами,

Стать буреломом Брянщины, степью, блуждать канавами,

Кровью, листвою, щепками, полог землистый узорами,

Лес ощетинился ветвями, стаей вспорхнули вороны.

Руки, как есть, ободраны, память души раскорчевана,

Хлынула темными водами, пьяным дурманом солода.

Черным крестом безымянного – имя, как водится, сколото,

Солнце горит над полянами, сыплет осеннее золото…

Холодный ноябрь тенистой аллеей проводит в хранилище душ,

Мой сад давно умер, уже багровеет безмолвная сонная глушь;

Лирический странник последней эпохи, последняя жертва чумы,

Выводит чернилами ровные строки и видит печальные сны.

На темном бульваре бездомной собакой ползет полусгнивший трамвай,

Ломают бесшумно колеса босые ноябрьский хрупкий янтарь.

Безумный поэт и слепой переводчик гадают над чашей воды,

Слагают поэму «Прелюдия ночи. Пророчества полной луны».

Угрюмые плиты, мои катакомбы, ужасные знаки любви,

Я знаю, хранители душ отрицают целебные травы весны,

Глубокие ямы – колодцы желаний и связки волшебных ключей…

Я слышу, доносятся томные вздохи и стон из незримых щелей;

Уснувшие тайны едва уловимы под пледом надгробной тоски,

Но знаешь, когда вновь раскроются раны, мы будем с тобою близки…

Во мне заброшенный рудник, опавшая листва,

Ушедший поезд и пустой перрон…

Стираются в безумном исступленье жернова

Бесплодных мельниц вакуумных зон

И я усердный, но несчастный рудокоп,

Себя за хвост кусающий шакал,

Печальный звездочет, смотрящий в телескоп

Разбитых линз и ненастроенных зеркал

Фантазия! Тебя я не могу пленить – я пленник твой,

Ты плавишься в огне и принимаешь разные черты,

И кто-то жадно наслаждается твоей игрой,

И кто-то похищает твои сны!

А я разбит на части – глиняный горшок,

И в этом что-то есть от философии Хайяма,

Ты бесконечна, как электроток,

А я имею дно, как выгребная яма…

Горестный пепел. Вода моложе, стало быть, солнцу напрасно верил,

Эхом бродил, чей-то сон тревожил, по пустырю и развеял плевел.

По луговым рассыпался строкою, умер ручьем на окраине леса,

Странно, при жизни опавшей листвою. Кладбище. Я и моя поэтесса.

Медленно дышим. И душно, и сыро здесь, в катакомбах забытых предметов,

Тень на полу, пара честных этюдов, до тошноты от своих же сонетов.

Вечер. Устал. Револьверные пули, сонные жалобы наших соседей,

Просто прости, нас с тобою не будет, мрачный конец одноактной пьесы.

Тихо растаем в расплескавшейся дали, нас похоронят в день непогожий,

Будет фонарь бултыхаться в канаве пасмурных лилий. Вода моложе…

Что им?! Сутулясь, случайным прохожим я по карманам раскладывал плевел

Знал ли, что станем опавшей листвою?!

Стало быть, просто напрасно верил…

Лишь кресты на моем сонном пастбище… След чужого пустого семени,

Мы больны с тобой летней жаждою и приходим сюда не ко времени.

Нам ли в землю ложиться и каяться, нам ли гнить, если в глину втоптаны?

Колос к колосу плевелы сорные вдоль дорог, как столбы, с тобой вкопаны.