Ахат Мушинский - В этом мире, в этом городе…

Скоро будет радость подвенечная,
ясная, как быстрая слеза,
любящая светлые, беспечные,
ласковые хитрые глаза.

Все ли ангелы идут с губами в землянике?
Крепдешинами дыша сквозь хвойные шкафы?
И ты девочка ещё, и на толчке цыганок крики:
«Мальчики! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы!»

Шар воздушный голубой. Лошадка. Голуби. Брусчатка.
Николай Васильич Гоголь барышню крадёт!
Встанем в кухоньке, славянка, и научимся прощаться,
и любить, и ладить ёлочке поклоны: до свиданья, Новый Год!

До свиданья, Рождество! Вот скоро предавать Рождённого,
и пустым постом разлуку искупать.
… Как ходила ты вкруг сахара вкруг жжёного,
как щекоткой роз вдруг жёгся Исфахан!

Ты да я, да мы с тобой – что стоим в небе, где возы с трещотками,
где воланы юбок раздражают нюх вола —
в сине-бело-золотое, в воскресение фарфоровое прощёное,
разлетаясь по паркетам по вощёным, да обнимемся дотла.

Шарф апрельский твой смешной. Губная гансова гармоника.
Что хотел в лесах твоих найти он: Родины? Тоски?
…С тараканом хохоча, в долбленой доньке дочка моется,
восхищённо поднося Катюньке куколке соски.

На потеху клоунам и публике,
в цирке, в Колизее, на дворе
мы кусали дырчатые бублики,
круглые, как солнце на заре.

Облако, гляди, над нами тянется
и скрипит, как поезд и кровать, —
у тебя весёлый дядька пьяница,
а сестра умеет воровать.

Так что выйдем и наденем чистое
и в манеж рассядемся в песок,
стрелками прямые ноги выставим
всем ветрам на запад и восток.

Купол неба, ангелов овация,
листья плещут плавниками рыб,
если бы не белая акация,
мы их всех перемолчать смогли б.

Скоро будет радость подвенечная,
ясная, как быстрая слеза,
любящая светлые, беспечные,
ласковые хитрые глаза.

Все ли ангелы идут с губами в землянике?
Крепдешинами дыша сквозь хвойные шкафы?
И ты девочка ещё, и на толчке цыганок крики:
«Мальчики! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы!»

Шар воздушный голубой. Лошадка. Голуби. Брусчатка.
Николай Васильич Гоголь барышню крадёт!
Встанем в кухоньке, славянка, и научимся прощаться,
и любить, и ладить ёлочке поклоны: до свиданья, Новый Год!

До свиданья, Рождество! Вот скоро предавать Рождённого,
и пустым постом разлуку искупать.
… Как ходила ты вкруг сахара вкруг жжёного,
как щекоткой роз вдруг жёгся Исфахан!

Ты да я, да мы с тобой – что стоим в небе, где возы с трещотками,
где воланы юбок раздражают нюх вола —
в сине-бело-золотое, в воскресение фарфоровое прощёное,
разлетаясь по паркетам по вощёным, да обнимемся дотла.

Шарф апрельский твой смешной. Губная гансова гармоника.
Что хотел в лесах твоих найти он: Родины? Тоски?
…С тараканом хохоча, в долбленой доньке дочка моется,
восхищённо поднося Катюньке куколке соски.

Вечерами тоска глухая
в государстве узкоколейном…
Ах ты, доля моя сухая —
запиваю тебя портвейном.

Выйдешь, пьяненький, в чисто поле —
тишина стоит, как проруха.
Хоть бы дождик случился, что ли!
…В мире пусто – как в горле сухо.

Ах, как сушит тоска предместий
сердце, ищущее вход в город!
Для взыскующего Невесты
жажда – много страшней, чем голод.

Нимб сатурновых полнолуний,
сушка, фенька, кольцо, прореха…
«Есть ли край?» – говорю Миуне.
«Рай, рай, рай…» – отвечает эхо.

Детской слёзкою затихая,
как в подол, утыкаясь в камни…
Даже кровь, как вода, сухая
в необласканной Богом Кане.

Птиц щебетанье в прибрежных кустах,
тёплого ветра душистые волны
и поцелуй на желанных устах
то ли на Каме, а то ли на Волге [3] Городок Лапшево находится на слиянии двух рек. .

Что ещё надо? Люблю тебя, жизнь!
Лето уходит, свечой догорая.
Ангел небесный, ещё покружись,
в прятки с листвой на закате играя.

Ты от напастей меня бережёшь,
нежно потворствуя райским забавам…
Вдруг пробежит августейшая дрожь
по перелескам, по волнам и травам.

Первые капли грибного дождя
забарабанят по листьям капризно.
Что я запомню, навек уходя
от берегов «задремавшей Отчизны»?

Птиц щебетанье в прибрежных кустах
то ли на Каме, а то ли на Волге
и поцелуй на желанных устах.
Долгий…

К чистому морю (такая история)
манит и манит меня Евпатория.

За Евпаторией степи ковыльные,
древние тропы – забытые, пыльные.

Там археологи (времечко летнее),
пыль разгребая, разбудят столетия.

Здравствуй, прародина, скифская вольница!
Ветром развей мне волнистые волосы.

Что же припомнится? Все мы язычники.
Это потом – голубые наличники

в сёлах славянских за Камой и Волгою,
утро в лугах – сенокосное, волглое…

Память уносит под солнце палящее —
конницу вижу, над степью летящую.

Крики гортанные, стрелы калёные,
потные кони, как море, солёные.

Землю охаживать – дело не царское.
Непререкаема воля татарская.

Эй, полонянка! Зря смотришь с опаскою.
Будь мне наградой! Не силой, а ласкою

я понесу тебя к морю жемчужному,
к небу высокому, звёздному, южному…

Вдруг всплывут, как Атлантида,
эти терпкие слова:
Тарханкут, Керкинитида… [4] Древние названия территорий западного Крыма
Солнцем выжжена трава.

«Что-то слышится родное», —
говорю я невпопад…
Степь, гудящая от зноя
ровным стрёкотом цикад,

степь, пропахшая, как ладан,
море – жемчуг, бирюза.
И заглядывать не надо
вам в счастливые глаза.

Я бродил вдоль побережья,
словно древний человек.
«Пламень чувств всё реже, реже…»
Вы на голову, как снег.