Максимилиан Неаполитанский - Однокомнатное небо

– Говорить про царя, тишина, тишина.

Неудача. Некоторые дети что-то записали в тетрадь. Николай Петрович крикнул:

– Нет!

Он знал, что это не безумие, просто некая другая, нестрашная болезнь. Но глаза предали Николая Петровича, забегали дико и рьяно. Он сел за свой стол и стал что-то искать в ящиках, в бумагах. В голове звучало: чело к решётке хладной прилегло. Николай Петрович наконец нашёл пустой лист. Он решил записать фразы, которые ему нужно будет сказать. Записал: медный всадник. Ударил себя ладонью по лбу, зачеркнул написанное. Записал: медный бунт. Рядом поставил дату. В классе начались тихие разговоры. Николай Петрович, как предводитель восстания, поднял левую руку высоко в воздух. Он почти дописал нужную фразу, готовился её зачитать. Класс затих. Николай Петрович встал, подошёл к доске и медленно произнёс:

– Доброе утро, сегодня будем говорить про бунташный век, я очень удивлён, что вы уже начали без меня Петра, поэтому нам придётся вернуться назад.

Он говорил, точнее, читал очень медленно, слитно – будто играл с легато на каком-нибудь инструменте. Дальше последовала самостоятельная работа. Николай Петрович раздал всем листы с заданиями – это был единственный выход, который очень тяготил Николая Петровича: он хотел сегодня рассказать новую тему.

На перемене он сделал больше заготовок – листов – с фразами. Пришли новые дети – старшеклассники. Он прочёл им заготовки, побоялся что-то добавить от себя и тоже раздал работы. Так прошли и все остальные уроки. После рабочего дня Николай Петрович заспешил домой, ни слова не сказал коллегам. Страшно было говорить. Вдруг опять – век и бунт. На улице была хорошая погода. Виват богу Ра, подумал Николай Петрович и ускорил шаг. Ему – уже самому, без бунта мыслей – захотелось почитать стихи. Он вспомнил странный отрывок: то Бог меня снегом занёс, то вьюга меня целовала. Вьюга всегда страшила Николая Петровича. Из тёмных переулков он вышел на светлую набережную. Солнце приятно слепило глаза Николаю Петровичу. Он подошёл к ограде и опять, как вчера днём, посмотрел на чернеющую воду.

– Мальчик, тебе плохо? Это твоя остановка.

Миша удивился, откуда спрашивающий знает, где ему выходить. Он ещё раз осмотрел его – это был точно не знакомый, не друг. Мужчина в тёплой одежде – в округлой куртке, в толстых штанах, с тяжёлым рюкзаком, вытягивающим его назад. В тёплой одежде и без шапки. На улице, как помнил Миша, было очень морозно – гулял кусающийся ветер, дороги и дорожки, тротуары и переходы были покрыты злым льдом. Злой лёд – он так и хочет тебя уронить. Миша придумал это ещё до школы, когда все требовали от него оригинальности. Лицо мужчины показалось генеральским, с элементами птичьего – острый нос, но храбрые глаза. Такие лица Миша видел на картинах в известном музее. Он посмотрел в окно – правда, дощатый забор сменился серым газоном, и автобус медленно подъезжал к небольшому дому в три окна. Это означало – финиш. Миша поторопился встать. После долгого дорожного сна у него закружилась голова, и показалось, что мужчина куда-то пропал. На самом деле он уже стоял у дверей – он вышел вместе с Мишей.

Они вместе пошли по узкой дорожке, отделённой от шоссе тонкой стенкой снега. Миша шёл впереди и долго сдерживал себя, чтобы не оглянуться – рассматривал деревья, аккуратно и декоративно заваленные густым снегом, смотрел вперёд – впереди задымленное солнце приближалось к горизонту. Что-то восточное было в этом вечере… Нет – мужчина был по-прежнему за ним. Когда Миша оглянулся на него, он по-доброму улыбнулся и на мгновенье остановился. Видимо, он подумал, что Миша хочет что-то сказать.

Так дошли они до булочной. Мише нужно было купить хлеб – он торопливо скрылся за тяжёлой дверью, а мужчина остался на улице. Выбор был небольшой, но Миша долго рассматривал и сравнивал цены, слушал разговоры других покупателей. Совершив покупку, он долго вглядывался в часы – было почти пять. Ещё пять минут, и можно выходить – вдруг повезёт. Мишу спросили, кого он ждёт – здесь его хорошо знали. Миша ответил, что греется. Он ведь действительно заодно и грелся – дорога была длинной, неуступчивый мороз уже успел сделать его пальцы красными камушками, а на ресницах развесить свои липкие венки. Дома знали, что в четверг он приходит поздно, он не торопился.

Миша попробовал подойти к окну – напрасно. Окна были завешены продуктовыми плакатами. Он храбро вышел на улицу – вокруг того мужчины столпились люди, многих из которых Миша знал. Мужчина поставил тяжёлый рюкзак на ступень, закурил сигарету и теперь что-то оживлённо рассказывал.

– Вот представьте – и даже свой не узнал. Родной, он маленький был.

Миша понял, что свой – это он. Он попытался достроить логическую цепь, но его позвали:

– Да вот же он, смотрите. Мишка, иди сюда!

Толпа расступилась. Мужчина радостно подошёл к Мише и обнял его. Потом поднял Мишу вместе с рюкзачком и хлебом в воздух и спросил:

– Узнал?

Миша тоже стал улыбаться. Когда его вернули на землю, он гордо пожал мужчине руку, и домой они пошли уже не друг за другом, а рядом, вместе.

Дома папа рассказывал истории. Его приходу все сначала обрадовались, а потом стали удивляться. Не ждали… Как такой путь большой совершил? Как сумел? Пускай теперь всё рассказывает. Миша слушал и старался не упускать слов. В историях было много оригинальностей, и он понял, откуда в нём самом эта черта – стремление к необычным выражениям и фразам. Когда почти все разошлись после чаепития, Миша тихо спросил у папы, что такое война.

– Не люби, Миша, войну. И не играй в неё даже. Война, Миша, – это как под лёд провалиться, когда течение бурное – раз, и смотришь на звёзды, если снега на льду нету.

Из детства обычно остаётся много ярких воспоминаний. Хорошо, когда эти яркие воспоминания о ярком – ярком солнце, ярком свете… Потому что человек таким и вырастает – ярким.

Закат. Деревенский – дикий вдалеке и ухоженный вблизи. Ухоженный, уютный, так как задевает и окрашивает сад, клумбы, дорожки, грядки, – через окна долетает до стола, до пола, даже до кроватей. Дикий, потому что по-настоящему он где-то в полях, в синеющих – а при закате в краснеющих – лесах. Там, в этих полях, он – закат – имеет иной смысл. Там он означает опасность – дальше ночь. Ночь без дома – страшная ночь, особенно в этих густых, очень живых и диких лесах.

Марка каждое лето пугали лесом. Хотя ходили за ягодами и возвращались с полными корзинами – лес легко отдавал своё, – лес всё равно оставался местом страшным, безвозвратным. Уйдёшь туда, заблудишься, наступит тот самый дикий и далёкий закат, а ты слишком близко к нему – и погибнешь. Об этом, по крайней мере, говорили сказки, говорили люди – в это легко верилось.