Павел Шаров - Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег

– Слушай, мужик. Ты что, ничего не понял? Пока я рядом, ты не умрешь. Я тебе даю шанс подумать еще раз. Ясно?

Трамваев ни в ту, ни в другую сторону не было. Соревноваться в силе и ловкости было бессмысленно. Мужик это понял, отпустил меня и, как мальчишка, побежал от меня на свалку. Я бежал рядом с ним. Мужик устал, сел на железяку и посмотрел на меня. В его взгляде мне показались безнадежность и мольба.

Невдалеке виднелась будка. Я удивился: свалка свалкой, а сторож есть. Из будки вышла женщина в стеганке. Я позвал ее.

– Телефон есть?

– А зачем тебе телефон. Я этого мужчину знаю. Он вон в том поселке живет.

Действительно, за свалкой просматривался поселок барачного типа.

– Он из семьи этих… – и она назвала фамилию и ориентировочно объяснила, где его барак.

Я посмотрел на мужика.

– Ну что, дядя? Я тебе уже сказал, что пока я рядом, ты будешь жить. Давай не будем терять время. Идем домой. Там еще раз подумаешь, стоит ли умирать. Я бы не стал. Какова бы ни была эта проклятая жизнь, она сама по себе все-таки и есть счастье того, кому когда-то повезло родиться.

И мы пошли.

Я постучал в дверь барака. Дверь открылась. Я был ошарашен увиденным. Комната метров пятнадцать. Из каждого угла на меня смотрит по нескольку пар глаз. Здесь были три поколения. Бабушка, отец с матерью, по-видимому, чья-то сестра и куча детей. Мужик молча занял место в одном из углов. Все смотрели на меня, и никто ничего не спрашивал. Все молчали. Кажется, всем было все ясно. Какая-то безысходность исходила от каждого из этих людей. Даже дети смотрели не по-детски серьезно. Со стороны все выглядело так, как будто в бомжатник вошел руководитель ЖЭКа в сопровождении милиционера. Я попросил молодого мужчину выйти и рассказал ему вкратце суть происшедшего. Тот развел руками и как-то неопреде-ленно сказал:

– Спасибо вам, конечно. Но что мы можем поделать.

Я повернулся и ушел.

Прошло какое-то время. Может быть, год. Я был на танцплощадке Дома офицеров. Познакомился там с одной девчонкой – студенткой пединститута. Выяснилось, что живем почти рядом. Я пошел ее провожать. Подошли к этому самому поселку барачного типа.

– Ну, вот я и пришла. Спасибо.

– Слушай. Я этот поселок знаю. Тут один старик вон из того барака пытался с жизнью покончить.

Мне стало как-то не по себе. Теперь про этого мужика сплетни пойдут. Ну что поделаешь, слово не воробей, вылетело, не поймаешь. И я попытался исправить положение:

– Мне пришлось его переубедить.

– Ничего у тебя не получилось. Старик-то умер. Повесился.

Я шел домой и думал: «Значит, ему очень надо было умереть. И спасал я его, выходит, зря. Впрочем, нет. Просто не подвернулся еще один, который бы его из петли вытащил, а потом, может быть, и обошлось бы. Да и водителя того трамвая я наверняка спас от тюрьмы. Попробуй, докажи, что мужик сам под трамвай полез. Свидетелей-то нет. Ну, а если я свидетель? Еще лучше! Тогда точно из свидетеля загремел бы в единственного обвиняемого. А мужика жалко. Не нашлось человека, который бы мог понять его, помочь ему и остановить. Да не физически остановить, а по-настоящему».

Чувство вины не однажды посещало меня потом, когда умирали мои друзья и родные, а я по многочисленным причинам не успевал помочь им, опаздывал. И теперь я готов провозгласить главный лозунг человека: «Люди, берегите друг друга!»

Было это в начале пятидесятых. В общежитии Горьковского госуниверситета, недалеко от площади Лядова у меня был очень хороший товарищ. Толя Барышников. Приехал учиться из Хабаровска. Ритм жизни в общежитии, конечно, сильно отличался от моей домашней обстановки. Там, в общежитии, мне нравилось больше, чем дома, и я бы, пожалуй, с удовольствием поменял свое теплое, домашнее житие на эту бурную, полную событиями жизнь в большом студенческом коллективе. Поэтому я часто пропадал там вечерами, а иногда и участвовал в праздничных церемониях по распитию живительной влаги. Много не пил – так, по чуть-чуть. А событий в этой большой студенческой компании было действительно много.

Один парень со второго этажа, на один курс старше нас, был особенно заводной. Когда приобретал определенную градусную кондицию, он вдруг вскакивал из-за стола и кричал: «Разойдись!» Все знали эту его привычку. Знали также бесполезность попыток удержать его. Расходились и в очередной раз смотрели, как он разбегался и прыгал в открытое окно рыбкой. У непосвященного человека эта процедура вызывала высшей степени очумение. Выход из заторможенного оцепенения наступал не сразу. А циркач переворачивался в воздухе и приземлялся в цветочную клумбу. Что это было? То ли сюрприз для новичков, то ли сдвиг по фазе в кумполе спецвычислителя циркача. Ребята говорили – второе.

Мне рассказывали, что в этот раз ребята сначала принимали гостей, а потом ходили по общежитию и везде прикладывались, поздравляя друг друга с праздником. Продолжалось это хождение довольно долго. Уже зазвучала музыка. В коридоре начинались танцы. Вдруг раздался привычный возглас: «Разойдись!» Все послушно разошлись по сторонам. Он разбежался и выпрыгнул в окно. Первым очухался хозяин комнаты:

– Ребята, а ведь мы на четвертом этаже!

Выбежали на улицу. Шутник торчал в клумбе. По-видимому, глубже обычного. И разница была в том, что он приземлился не на две ноги, а на четыре лапы. Жив, здоров. Растяжение жил, где-то порвал связку и все. А если бы еще четверть оборота? Торчал бы вверх ногами. Вот и не верь после этого, что пьяному везет.

В былые студенческие времена я часто задерживался на какой-нибудь танцплощадке, чаще всего в доме офицеров, а потом пешком топал к себе домой к макаронной фабрике. Трамваи поздним вечером начинали ходить редко или вообще не ходили. Вдоль Арзамасского шоссе, рядом с которым ходил трамвай, напротив завода «Гидромаш» был пустырь, который начинался от завода и кончался клубом Тобольских казарм. Вот по этому пустырю я и топал однажды темной ночью. Вдруг справа, там, где сейчас Нижегородский университет имени Н. И. Лобачевского, я услышал какое-то кряхтенье и бормотанье. Тихонько подкрался. Смотрю, мужик топчется у большой ямы и пытается вытащить другого мужика из этой ямы, но безуспешно, потому что скользко, и оба пьяные. Мужик, который в яме, добирается до ее края, а потом снова и снова сползает в нее. Присмотревшись, я узнал того, кто был наверху и безуспешно пытался вытащить друга. Это был Ян Давкшо, мой товарищ по драмкружку художественной самодеятельности в доме медработников. Руководил этим кружком народный артист УССР Таршин Алексей Михайлович, а Ян Давкшо был одним из ведущих артистов. Я подошел ближе.

– Бип! Бип! Скорая помощь пришла.