Александр Цуканов - Приказано не умирать

– Я у Фрунзе батальоном командовал. Думаю, он не допустил бы такого беспорядка в войсках, когда две армии против одной японской, при могучей поддержке танков и авиации ничего сделать не могут.

– Японцы ушли непобежденными. Им поступил приказ оставить позиции, чтобы не воевать на два фронта с нами и с китайцами.

Васильев глянул укоризненно на Маторина: «Ты больше нигде так не говори». Чтоб пригасить спор, предложил: давайте-ка за наших женушек, им ведь тоже не сладко порой в этих глухих поселках.

В Новосибирске его никто не встречал. Что уже радовало. В штабе разговаривали уважительно, тут же представили командующему.

– Мне доложили о вашей успешной мобилизационной работе, – сказал генерал Толкунов. – Будете теперь отвечать за формирование и отправку маршевых батальонов. Потребуется помощь, обращайтесь прямо ко мне.

– Тогда позвольте узнать, товарищ командующий. Меня сняли с поезда перед отправкой на фронт. Получается, что мне кто-то не доверяет?

Толкунов выбил барабанную дробь на столешнице, преодолевая необъяснимый зажим, возникавший каждый раз, когда приходилось по телефону вызывать начальника особого отдела округа.

– Подполковник Маторин обижается, что не отправили на фронт. Есть у вас что-нибудь на него?

Особист выдержал паузу, оглядывая Маторина, с едва приметной усмешкой человека, который посвящен в некую великую тайну:

– Ничего порочащего нет… Иначе бы доложил.

– Вот и отлично. Даю слово, что при первой же возможности направлю на фронт.

И на том спасибо, хотел сказать Толкунову. Но не сказал, не имел права. Но понял, что отцовская судимость над ним не довлеет. Надо было делать рутинную работу. И делать ее лучше других.

Каждый день прибывали сотни солдат из запаса. Первым делом их обрабатывали безжалостно в санитарно-пропускных пунктах. Одеть, обуть во все военное, как положено, распределить по воинским специальностям, чтобы сформировать подразделения. Затем выдать снаряжение и личное оружие, обеспечить продовольствием согласно норме, посадить в вагоны.

Для этой нелегкой работы отобрали лучших сержантов и солдат кадрового состава. Маторин иногда подходил, проверял бесперебойность работы этого конвейера. Осматривал новобранцев. Занятно было видеть, как обмундированные во все новое, они озираются по сторонам в поисках знакомых. Вот один из солдат удивленно вскрикивает:

– Васька! Да ты это или нет?

– Петя? Чертяка, не узнал дружка своего!

Парни радуются, что не потерялись, обнимаются, громко хохочут, как дети.

– А шевелюра куда делась? – спрашивает Петя.

Васька трет стриженую голову: «Плевать. Девки меня и такого полюбят».

И никакого страха, лишь растерянность от непривычной суеты, новизны и даже бравада, что оружие в руках и скоро они двинутся давить фашистов поганых.

Маторин простудился, отлеживался дома. Выпала возможность пообщаться с семьей, вникнуть в задачник по алгебре и геометрии. Дочь собиралась поступать в медицинский техникум после восьмого класса, чтобы быстрее вырваться из-под материнской твердой опеки. Повышенная температура и жар терзали по ночам, днем пробивало холодной испариной. Но болезнь отступила. Майор Никулин, замещавший его, через вестового прислал записку с пожеланиями выздоровления, два ярко-желтых лимона и вежливый намек, что много срочных дел и его ждут с нетерпением на службе.

Впервые за три месяца Маторин оказался в выходной день дома и поэтому решил приготовить необычный обед, чтобы удивить дочь и жену. С утра перетряс пищевые запасы и понял, – удивить можно только картофельными драниками со свиными шкварками.

Служебная квартира на втором этаже смотрела окнами в небольшой парк, где клены осыпали прохожих, скамейки, траву разлатыми красно-желтыми листьями. Через дорогу за высоким зеленым забором располагался гарнизонный госпиталь. В его окнах бликовало, разбрасывая солнечных зайчиков, осеннее солнце. По ночам подмораживало, а днем в затишке припекало так, что хотелось снять гимнастерку. Вспомнил, что дочь давно уговаривала сходить на концерт в гарнизонный Дом офицеров или хотя бы в кино.

Он обжарил с двух сторон первую порцию драников и стал звать к столу, проговаривая, как когда-то делала бабушка в Бийске: «Налетай! С пылу, с жару, по пятаку за пару…»

Его давно раздражал шум под окном и матерщина, но бросать стряпню не хотелось.

Дочка с набитым ртом, вскинула вверх большой палец, выставила оценку «отлично». Кивнула в сторону окна: «Там в парке военные дерутся. Те, что из госпиталя. Уже не первый раз».

Жена чмокнула в щеку: «Саша, ты просто чудо». Стала разливать по чашкам чай и пояснила, что приберегла немного настоящего китайского, который он привез из последней командировки.

– Ты не удивляйся, – пояснила Валя. – Они тут на скамейках постоянно пьют и буянят. Военный патруль подошел урезонить их. А они вызверились на них с костылями: мы кровь за родину проливали… Те развернулись и ушли. А эти хохочут им вслед во всю глотку.

– Я сама видела, как они по простыням из окна спускались, – понизив зачем-то голос, сообщила дочь. И тут же без перехода: – Так мы идем сегодня в кино или нет?

Маторина буйство раненых зацепило. В частях люди, готовясь к отправке на фронт, вели себя спокойно, диких происшествий не случалось. А тут такое безобразие по всему городу. Он знал, что большинство раненых в этом госпитале, даже в боях не участвовали, получили увечья и болезни в прифронтовой полосе, на формировании. Некоторыми занималась армейская прокуратура, подозревая в умышленном причинении вреда здоровью. Маторин тут же напрямую связался с комендатурой и приказал всех пьяных солдат отправлять на гарнизонную гауптвахту. Потребовал действовать так каждодневно, привлекая наряды милиции.

Вскоре ему передали слова благодарности от начальника госпиталя, которую он принял с легким сарказмом: эх, если бы все проблемы решались так просто.

В конце ноября поступил приказ из штаба СибВО. Ему надлежало срочно отбыть на станцию Клюквенная, где в кратчайшие сроки укомплектовать стрелковую дивизию, погрузить в эшелоны и отправиться с ней на фронт.

Взялся разбирать коробку, намереваясь выбросить все старье к чертям собачьим, да наткнулся на фотографию матери и не удержался, выдохнул восхищенно: «Настоящей казачкой была», – вкладывая в это «казачка» смысл понятный лишь тем, кто жил на Дону.

С той поры, с того августа, когда выполнили пятилетку в три года и поклялся Аркаша Цукан быть верным ленинцем, вступая в комсомол, не видел он больше мать, как и того костистого, хмурого исполкомовца, прокатившего на автомобиле. Да и вспоминал не часто, лишь когда хотелось похвастаться своим грузовиком. Приходилось через каждые сорок—пятьдесят километров набивать бункер чурками, прочищать колосниковые решетки и если рейс дальний, то полкузова загружать пилеными дровами, а он все одно считал свой газогенераторный ЗИС-21 лучше других. «Однажды загрузил в Подымалово сто пудов муки – представляете?.. И ничего, довез до города», – случалось, рассказывал он пассажирам.