Сергей Новиков - Не здесь и не сейчас. Роман

Незадолго до праздника Марат и Майкл взяли партию вдвое больше первой, но сдать её оптом не смогли: оказалось, что теперь пиво в районы поставляют москвичи. Решено было продавать товар в розницу на дне города. Утром Шура Иванов привел со спортфака нескольких друзей, телосложение которых вполне позволяло требовать деньги за алкоголь даже с подвыпивших обывателей, Марат с Майклом поставили в приглянувшихся местах торговые точки, и с осторожностью начали ждать прибылей. Трудно поверить, но компаньоны знать не знали, что торговать пивом в этот день разрешено только нескольким МПРТ – муниципальным предприятиям розничной торговли, которые, свято чтя праздничные традиции советских магазинов, дружно закрылись в самый разгар торговли, часов эдак в шесть вечера. Объезжая под вечер места продаж, Марат поражался полному отсутствию конкуренции, и, соответственно, ажиотажному спросу на товар, который шёл в в рознице за четыре отпускных цены. Милиция, разумеется, видела несанкционированную торговлю, но призвать нарушителей к порядку не спешила. Вероятно, милиционеры рассуждали так: вряд ли у кого-то, не имеющего лапы на самом верху, достанет наглости настолько откровенно плевать на строжайший запрет мэрии.

Другой проблемой могли стать рэкетиры, но за неделю до праздника Марат где-то познакомился с «молодым, перспективным и не слишком отмороженным» бандитом, который за половину выручки уверенно взялся «решать вопросы». Перед выездом на точки куратор-силовик рассказал всем продавцам, на каких больших людей надо ссылаться при наездах. Не факт, что большие люди были в курсе, но одну проблемную ситуацию бандит разрулил лично, а во второй названные имена и впрямь оказали обещанное действие. Наехали на точку, где стоял Шура. Его попытались избить, но только за отсутствие подобострастия и недостаток почтительности при отказе отдать ящик пива даром. В этой попытке не было, что называется, никакого бизнеса, только личное: после того, как Шура, избежав физического контакта, слинял от бандитов, те, помня о названных Шурой именах, даже охраняли брошенный товар от толпы праздношатающихся граждан вплоть до прибытия на точку Марата с молодым и перспективным бандитом.

Марат планировал собрать вечернюю, самую обильную выручку после завершающего праздник салюта. Однако часом раньше все точки объехал его новый силовик, который сказал продавцам, что вечерней инкассацией занимается он. Никто из ребят не заподозрил, что дело нечисто. Напротив, решение казалось вполне логичным – самостоятельно перевозить большие суммы денег в этот угарный вечер коммерсантам вряд ли стоило.

Отец Майкла поднял все связи и добился для незадачливых бизнесменов пятиминутной аудиенции у тех самых больших людей, чьи имена следовало называть при наездах. Люди сообщили, что о пиве на день города слышат впервые, и возмутились, как это кто-то посмел поминать их имена всуе, пообещав найти и наказать наглеца. Обнадёженный их возмущением Марат спросил, за какой процент они стрясут с мошенника украденную выручку, но его вопрос разозлил больших людей едва ли не больше, чем упоминание их имен всуе, и делегация просителей была вынуждена спешно ретироваться. В итоге Майкл с Маратом лишились почти всех оборотных средств, а Макс – даже иллюзии работы. Зато на состоянии его личных финансов закончившаяся катастрофой праздничная розница сказалась куда благотворнее успешного для Марата с Майклом опта. В день города через руки Макса прошло не меньше пятисот бутылок, и он, помня о полной неопределённости с зарплатой, продал каждую минимум на пять рублей дороже назначенной Маратом цены.

Максим появился в университете за час до окончания приёма документов на дневное отделение. Главный корпус кипел. Сквозь гомонящую толпу постоянно сновали группы из самых беспокойных абитуриентов. Обстановка пробудила в Максе спортивный азарт, и он сам не заметил, как появилась цель: поступить во что бы то ни стало. Взглянув на данные о конкурсе (филфак – 1,5 заявления на место; РГФ – 7,5), Макс перешел к расписанию и начал прикидывать шансы. «Вроде выходит, что надо на филфак. Но там русский и литература устно, причем, уже завтра. А на РГФ первый экзамен – английский, и не завтра, а через два дня. Завтра я русский устно даже на три не сдам. Попробовать English послезавтра на четыре… Да, блин, а почему нет? Конечно, по слухам, парней на филфак берут не глядя, но ведь не факт, а куража при этом ноль. Не поступишь при полутора на место – опозоришься. А при семи с половиной на место пролететь не стыдно, значит, и прорваться шансов больше…»

– Привет, – услышал он за спиной голос Станиславы, и, оборачиваясь, с досадой подумал: «Fuck, ну я же не хочу её видеть, зачем это всё…».

– Да, привет, – он напрягся в ожидании вопросов о том, куда он исчез, и что вообще случилось. Однако вместо этого услышал:

– Ты на РГФ?

– Пока не знаю.

– Но… Ты же обещал. Помнишь, когда я попросила, ты пообещал, что поступать будем вместе. Я неделю назад подала документы. На РГФ. Мы ведь, когда знакомились, на РГФ собирались…

Сказав это, девушка неуверенно улыбнулась.

– Да, но это было… Было до… ну, неважно, не понимаю просто, скажи лучше, тебе-то зачем? Разве это важно? Сейчас, я имею в виду, сейчас это важно, какой в этом смысл? Меня всё равно в армию заберут. При чём тут вообще РГФ и… – Макс осекся, чуть не сказав «ты».

– Но ведь ты обещал.

Он ожидал чего угодно – деланого безразличия, надменности, упреков, вопросов, может, даже просьб и слёз, но не этого странного требования. Причину Станислава с неприятной, означавшей полное равнодушие откровенностью, объяснила ему год спустя. «Если я правильно понимаю о чем ты, – не то сказала, не то написала она, – это, наверное, всё оттого, что мне тогда почему-то очень хотелось быть с тобой. Я сильно переживала, вот и придумала себе такую странную надежду. Решила, что пока ты готов сдержать это обещание, оно нас связывает. Вечер, когда ты это пообещал, продолжается, и мы с тобой всё ещё вместе».

Они поднялись в приёмную комиссию, где Макс подал документы на РГФ. Когда они выходили, Станислава сказала «спасибо», и снова улыбнулась какой-то извиняющейся улыбкой. Это вызвало у него тревогу, которая резко сменилась раздражением: ему показалось, будто его к чему-то принуждают, специально вызывая чувство жалости. Он очень хотел, чтоб она сейчас повторила то, что так легко сделала во время их последнего вечера – превратилась в надменную красавицу, к которой робеешь подойти на улице. Пока он соображал, как бы половчее от неё отвязаться, Станислава действительно переменилась, но не так, как ему хотелось. Недосягаемая красавица, которую смешно было бы жалеть, не появилась. Перед его бывшей девушкой просто возник какой-то невидимый экран, не пропускавший эмоций ни к ней, ни от неё. Она направилась к выходу, и, проходя мимо Макса, тихо сказала: