Александр Новиков - Три белых коня. Конкурсный сборник прозы

– Деда, ты не знаешь, почему февраль февралём назвали?

Вопрос поставил Степана Григорьевича в тупик. «В самом деле, почему?» В голове что – то очень отдалённо начало складываться в затейливую мозаику. Что – то всколыхнуло сонную гладь пруда памяти. Устремились к поверхности воспоминания. Знания, когда – то почерпнутые из книг и благополучно отодвинутые за ненадобностью в самый удалённый уголок памяти, заворошились. Пришли в движение. И Степан Григорьевич заговорил.

– Февраль… – сказал и умолк, сделал театральную паузу, посмотрел на внука, который к этому времени изготовился очень внимательно слушать дедушку. – Так называли этот месяц древние римляне: месяц Фебрууса, очистительный месяц. В нашем, русском языке и родственных славянских странах, у него было название сечень. В народе говорили, наступил вьюговей или пришёл снежень, или лютый. Слово февраль пришло в русский язык из церковнославянского февруарь, который заимствован (Степан Григорьевич удивлялся себе всё более и более, откуда такая говорливость и плавность речи?) из латыни. В старину именовали феврарь, феуларь. Название лютый до сих пор сохранилось в украинском и польском языках и означает ужасный, безжалостный.

Тихое сопение заставило замолчать и посмотреть на внука. Федя сладко дремал на правом боку, положив под щёку сложенные лодочкой ладошки, и чему – то во сне улыбался.

Предрассветная полумгла. Ночь на исходе. Лиловеют утренние сумерки. Медленно идёт снег, привнося в знакомую картину окружающего мира нотку лёгкой ностальгической романтики. Прозрачная, зыбкая дымка сокрыла привычные очертания домов в белых пушистых шапках. Размыла угадывающиеся с трудом контуры деревьев в снежном искристом убранстве, только пристальный взгляд рассмотрит их по едва заметным графическим штрихам чернеющих стволов и веток. Стёрла до неузнаваемости скрюченные морозом старческие пальцы фонарей, вяло сражающиеся с ночной тьмой тускло – жёлтыми клинками света.

Острые углы улиц сглажены плавностью линий наметённых недавней метелью сугробов.

Морозный воздух свеж и тих.

Ни шороха. Ни звука. Ни скрипа. Не возмущается под ветром сдержанным ворчанием старая ставня. Не вздрогнет под тяжестью снега верхушка сосны и не взмахнёт печально мохнатой лапой ель. Не хлопнет разболтанная дверь, простужено хрипя промёрзшими петлями, побеспокоенная неожиданным движением выскользнувшего наружу серого призрака.

Полная иллюзия неподвижности: кружащиеся снежинки, притягивая взор, смотрятся частью затейливого узора дивного полотна, вытканного талантливым ткачом.

Где – то далеко, за пределами зрения, мчатся сквозь зимнее пространство редкие автомобили, словно фантомы не приснившихся снов, рассекая неоновым светом фар фиолетово – снежные завесы.

Ночь – спрут уходит. Ослабляет цепкую хватку щупалец, пядь за пядью выпускает из плена сновидений в жизнерадостную явь дня скрытые тенями красоты земли.

Запах ночи – тонкие прочные нити ужаса и страха, укрывающиеся в мрачных углах, сменяются ароматами дня, букетами ярких предчувствий и ощущений.

Лиловые сумерки разжижаются. Невидимый художник – абстракционист умело смешивает краски, смело экспериментирует с цветами, уверенными мазками наносит на холст утреннего неба, добавляет в сюжет нового дня светлые, лазурно – изумрудные и сиренево – малиновые тона.

Природа пробуждается, преображается. Проснувшиеся звуки всколыхнули ночное безмолвие.

Несмело распускаются бутоны нежных цветов рассвета.

На краткий миг – едва различимая грань меж вымыслом и реальностью – небо и земля погружаются в непроглядный мрак…

Снегопад внезапно прекращается. Налетевший ветер разогнал тучи. В образовавшуюся брешь хлынули солнечные лучи, отразились золотыми брызгами в оконных стёклах.

Застенчиво заалели заснеженные ланиты сопок…

Добрый застенчивый мальчик Митя Петров, воспитанный в лучших русских традициях на мультфильмах американской студии «Дисней», сидел в раскрепощенной задумчивости за письменным столом. На большой полированной столешнице лежит чистый лист бумаги и перьевая ручка. Мите нужно решить неразрешимую задачу, поставленную учительницей, написать письмо с просьбой к Деду Морозу. Написать письмо не сложно. С просьбой возникла проблема. Митя не мог ничего придумать, чтобы такого попросить у замечательного зимнего волшебника, исполняющего любые детские желания. Всё, что можно пожелать простому русскому мальчику, у него есть: карбоновые финские санки кататься зимой с заснеженной горки, японский велосипед с двадцатью скоростями, рассекать по расплавленным от зноя летним улицам закрытого элитного коттеджного посёлка и дале по списку и по мелочам: жвачка, чипсы, газировка. Спрашивается, что же больше желать? Но больше для себя ничего нового не мог придумать неизбалованный родительской любовью и лаской скромный мальчик Митя Петров, воспитанный в лучших русских традициях на замечательных мультфильмах американской студии «Дисней». Её недавно подарил Мите на день рождения простой русский папа. Безымянный монополист сотен бензоколонок по всей России и совладелец крупного холдинга «РосНефтеГаз». По этой причине он часто сетовал на свою затянувшуюся безработицу, виня свалившееся на голову богатство.

Вот и сидел в расстроенных чувствах обычный среднестатистический русский мальчик Митя Петров перед чистым листом бумаги, не зная. Что же попросить у Деда Мороза, потому что его папа, простой русский олигарх смог подарить мультстудию, не в силах подарить настоящий праздник.

Митя Петров засиделся далеко за полночь.

Долго думал; решился написать пару строк.

«Здравствуй, дорогой Дедушка Мороз!

Пишет тебе Митя Петров. Мне очень стыдно, что нечего попросить в подарок на Новый год. Но думаю, ты можешь исполнить одно моё маленькое желание: если не трудно, сделай, пожалуйста, всего на один день так, чтобы папа стал снова обычным инженером с маленькой зарплатой. Только в этом случае я смогу получить от тебя настоящий подарок, который найду под ёлочкой в сказочную Новогоднюю ночь.

С уважением, Митя Петров. Нью – Йорк, округ Колумбия, США».

Дед Мороз с трудом разлепил запечатанные медом сна глаза и осмотрелся. В памяти мелкими фрагментами носились воспоминания вчерашней встречи со своим тёзкой и братцем из англо – протестантско – католических стран Санта Клаусом. Кстати, где же он? Дед Мороз встревожился, тёзки в обозримом пространстве пиршественной залы не наблюдалось. Обеспокоившись не на шутку, Дед Мороз, скривившись, встал, голова звенела медным колоколом. Окружающая действительность поплыла, очертания размылись, дрожь поселилась в старческих ногах. Помянув, на чём свет стоит, Дед Мороз сразу ощутил сказочно – неземной прилив вдохновляющих сил. Подумал, зачем встал из – за стола и, вспомнив, схватился за бинокль, подарок Санты. Что при ближайшем удалении, что при удалённом приближении гостем не пахло. А должно. Пили – ели, не выходя из – за ломившихся от обильной праздничной снеди столов вторую неделю. Вдруг, – о чудеса земли заснеженной русской! – стол перед Дедом Морозом пошевелился, и страх закрался в душу кудесника. Не сие ли это последствие обильного бражного возлияния? Того, от которого Санта свалился с ног на втором десятке выпитых братин. Потёр глаза, пощипал за уши себя Дед Мороз, нет, всё встало на свои места. И стол, и лавки и стены залы. Вернулся на место двухведёрный глиняный кухоль. Кряхтя, Дед нагнулся и оторопел: сладко сопя, пустив слюну из левого угла рта, спал Санта и блаженно улыбался. Усы и борода заплетены в мелкие косички. «Надо же, белки – проказницы что учудили, – восхитился Дед Мороз. – А так ничего, креативно смотрится! Ну, что ж, спи, кореш, „Хохма – Хола“ не брага, много не выпьешь, – подумал ласково Дед Мороз, любуясь косами Санты, – впереди предстоит много работы. Попотеем на славу ребятишек на январском морозце!»