Георгий Баженов - Слово о неутешных жёнах (сборник)

– Кому еще верить-то, если не тебе? – целовала его Дуся в шею, в шрам. – Но если что, я у тебя верная жена, Коляй. Я про золото никому, ни-ни…

– Вот же гадство! – неожиданно даже для самого себя тихо-восторженно рассмеялся Коляй. – И далось всем это золото…

– Ты чего смеешься-то? – насторожилась Дуся.

– Ладно, спи, – сказал Коляй. И покрепче обнял жену.

Дня через три Коляй с делянки пошел не домой, а к матери на Красную Горку. Мать приболела, лежала в постели. Не на печи, как обычно, а внизу, на «диване», как она называла широкую лавку с резной спинкой и с резными же, по краям, подлокотниками. «Диван» этот срубил топором без единого гвоздя еще отец Коляя – Ефим.

– Ты чего это лежишь? – весело проговорил Коляй. – Иль помирать собралась?

– Да нет, что ты. Кости вот ломит. Думаю, дай отлежусь, оклемаюсь…

Увидев сына, старуха поднялась с «дивана», лицо ее разгладилось от морщин, глаза осветились думой, заботой.

Коляй подхватил топор, вышел во двор.

– Куры-то у тебя скоро совсем в лес убегут, – услышала мать его голос.

Услышала, выглянула к сыну в окно.

– Убегут, убегут, – согласилась. – Будто знают, что гоняться за ними не молодуха.

Коляй брал зелинку за зелинкой, каждую вострил на чурбаке с двух сторон. Потом стал заделывать дыры в заборе.

Мать вынесла ему холодной свекольной паренки. В Северном – там бабы больше хлебный квас варили, а вот на Красной Горке – свекольную паренку. Можно сказать, Коляй на ней и вырос – военные-то годы, каждый помнит, голодные были.

– Веселый ты стал, справный! – порадовалась за сына старуха. – Наладил жизнь-то?

– Все нормально, мам, – улыбнулся Коляй.

– И то хорошо. Гошка, Дуняша как?

– К тебе завтра собирались.

– Ну и ладно. С Дусей помирились?

– Живем, дышим.

– Эх, Дуська, Дуська, знала б, с каким золотом живет, сама серебром бы стала.

– Э, мам, ты чего… Дуська – баба с норовом, да и я не простак.

– Ох, не простак! – хрипловато, будто мелко закашляла, рассмеялась старуха. – Да живи ты с ней, живи, детей подымай, а только как хомут надевать будут – шею-то особо не подставляй.

– Ей-богу, не пойму, чего бабы не поделят друг с другом?

– Коляй присел на крыльцо, заглянул матери в глаза, полез в карман за куревом.

– Да что ты! – старуха махнула иссохшей, в ветвях сухожилий рукой. – Живите сто лет. А на сто первый меня похоронить не забудьте!

Коляй рассмеялся.

– Отчего это старый человек – умный, а молодой – глупый! – удивлялся он.

– Оттого что старый человек – старый, а молодой – молодой, – ответила мать.

Тут они рассмеялись вдвоем, хорошо рассмеялись, по-доброму.

Когда мать кормила его ужином – терпкий холодец с горчицей да круто заваренный чай, куда брошен брусничный лист, – Коляй и закинул удочку:

– Слушай, мам, давно хотел спросить у тебя…

– Ну-ну, ответ-то позже вопроса летит.

– Все какое-то золото нам приписывают…

– Ох, да глупости! – отмахнулась старуха.

– Нет, постой, – Коляй и есть перестал, – я, когда маленький был, тоже про золото слышал. Отец с тобой говорил.

– Золото-то золоту рознь. Это когда было? Когда рак на горе еще не свистел.

– Значит, было золото-то? – удивился Коляй.

– У кого – было, а у нас – не было.

– Не пойму, – пожал плечами Коляй.

– Чего тут понимать – не было у нас с отцом никакого золота. В годы-то, когда ты еще не родился, отца из-за этого золота чуть пулей не порешили. Подавай демидовское золото, и все тут!

– Где его взять-то, если нет? – подыграл Коляй матери.

– В том и дело. Слышали звон, да не знают, где он.

– А в чем звон-то?

– Да в том, Коляй ты мой глупенький, что золото было у деда нашего, твоего прадеда, Прокопия Прокопиевича Комарова.

– Вот так да! – воскликнул Коляй. – Было все-таки?

– А как не быть-то, – сказала мать. – У него и золото водилось, и многое чего другое тоже. Он же золотоискатель у нас первый считался…

– Так-так…

– Чего «так-так»? Пришли однажды из-за Азов-горы лихие люди, деду голову проломили, дом-пятистенок спалили, золото да другое богатство – с собой, а там и были таковы. Весь и звон-то.

– Интересно, – покрутил головой Коляй. – И ведь никогда мне не рассказывала.

– Не спрашивал – и не рассказывала. Да и золото – грех о нем говорить. Деньги людей портят, душу растлевают.

– Выходит, я правнук золотоискателя?

– Выходит, так.

– Надо же! – Коляй присвистнул. – А у меня никакой его жилы. Ну, не ворожит меня золото, и все тут. Вот же гадство!

– В чем и счастье твое.

– Да, история… Ох, прадед! Ох, сукин сын! Дела творил – а нам теперь аукается.

– Крутой старик был. Крутой, – покачивала головой на тонкой морщинистой шее старуха, будто соглашалась с сыном.

– А бумаги какие остались?

– Зачем тебе? – насторожилась мать.

– Да геологи интересуются. Шахты будут обновлять, прииски. Может, что пригодится.

– Бумаги какие были – те огнем в трубу вылетели. Когда отца стращали, тогда и бумаги сгорели. Полный сундук был – вместе с сундуком все огнем изошло.

– Точно, мам?

– Ну, ты еще спрашиваешь.

– Кабы меня на век назад воротить, интересная штука – кем бы я был, а? – почесал лоб Коляй.

– Да дурачком бы и был, – простецки разрешила вопрос старуха.

– Ты что, мать?

– А чего? Дурачок-то – он первый человек на Руси. Иные все на нет исходят, а на нас земля держится.

Пили они чай до поздних сумерек, до вечерней звезды. Хорошо им было вдвоем, нам бы там посидеть…

А дальше потекла у Коляя жизнь прежняя, налаженная. Утром чуть свет – на работу, вечером – домой. Работа всегда была ему в радость; она лечила его, иной раз вознося душу на такую высоту, что Коляй стыдился этого. Усталый, опустошенный, возвращался домой, ужинал, а потом до ночи возился по хозяйству. Верным помощником отца был Гошик, Дуняшка помогала ему с меньшей охотой.

Баню, как и прежде, Коляй топил теперь сам. Таскал из Чусовой воду, заливал в кадки, нагревал котел, распаривал веники, скреб пол от грязи и копоти, выветривал лишнюю влагу…

Борова к ноябрьским решили заколоть, а Стешу оставить. Пудик – другой боров должен был еще нагулять, поэтому отруби Коляй покруче замешивал с картошкой; толок в ведре все это так, что боров не замечал, как и ел. И все время был голодный…

Стешу Коляй жалел, ухаживал за ней особенно нежно. Не было дня, чтоб он не убрал у нее, не подстелил свежей соломы, не подмыл бы у нее вымя.

Как-то раз Коляй заметил, что куры стали нестись хуже. Разгадал загадку только тогда, когда за сараем в крытом ящике нашел камень-гальку, цветом и формой напоминающую яйцо. В этот-то ящик и неслись куры. Не стал Коляй следить, кто таким способом приваживал кур (и без того знал – Маруся, конечно), гальку выбросил, а ящик убрал в сарай.