Георгий Баженов - Меч между мной и тобой (сборник)

– Пойдемте! – резко проговорила Екатерина Марковна и, развернувшись, пошла по направлению к своему подъезду. Нуйкин, стараясь не пошатываться (ему, конечно, было стыдно; а впрочем…), пошел следом за Екатериной Марковной.

Они уже скрылись в подъезде, прошло минут пять или шесть, а Марк Захарович, как всякий человек на посту, продолжал стоять на своем месте, не веря ни увиденному, ни услышанному. Он чувствовал, нутром изнывал: тут подвох, явный подвох… А вот какой? И только когда в окнах квартиры Екатерины Марковны вспыхнул свет, Марк Захарович поплотней закутался в свое длиннополое, на манер шинели, обтрепанное пальто, примечательностью которого были еще и золотые пуговицы железнодорожника, и разочарованно вздохнул. Но тут спасительно-ядовитая мысль засеребрилась в его мозгу: «А на вид вроде порядочная женщина… Не успела мужа в могилу спихнуть, а уж Семен Семенычи появились. Ну, народ, ну, народ!..» И, разгоряченный этой мыслью, спасенный ею от смертной скуки, которая одолевала его в холостяцкой, давно потерявшей всякое человеческое тепло однокомнатной квартирке, Марк Захарович отправился восвояси.

– Раздевайтесь, что же вы! – гораздо грубей и резче, чем, в сущности, хотела бы, проговорила Екатерина Марковна, включив в прихожей свет.

– Я, собственно… – начал лепетать Нуйкин, поправляя в нерешительности очки на переносице. – Вы извините…

Екатерина Марковна, даже не взглянув на него, повесила свое пальто на вешалку, сняла платок с головы, поправила волосы.

– Раздевайтесь. Откуда вы только взялись на мою голову… – И прошла на кухню.

Нуйкин начал раздеваться, снял пальто, а когда расшнуровывал ботинки, наклонился и чуть не упал, потеряв равновесие. Собственно, он бы упал, но вовремя уперся руками в тумбочку; тумбочка наклонилась, но не перевернулась, а встала на место.

– Ну, что тут у вас? – Екатерина Марковна вышла из кухни (поверх платья она успела надеть фартук). – Что, чуть тумбочку не уронили? Хорош, хорош, ничего не скажешь… Как вас по фамилии? Нуйкин, что ли?

– Нуйкин. Семен Семенович, – одернув пиджак и поправляя галстук, бодро, как бодрятся все крепко выпившие мужчины, ответил тот. – Я, собственно, к вам. Извините, просто не к кому. Я к вам посоветоваться…

– Посове-е-товаться? – удивленно проговорила Екатерина Марковна. Проговорила не только удивленно, но и насмешливо.

– Да, если позволите. – Он снова одернул пиджак, стоял перед ней навытяжку: на одной ноге – ботинок, на другой – носок. – Вы не смотрите, что я нетрезв… я давно вас жду. Часа два…

– О чем вы можете советоваться со мной? Вы? Со мной? Вы хоть понимаете, как это нелепо звучит? Ладно, – махнула она рукой, – раздевайтесь. Проходите на кухню. – И опять ушла.

Он разделся, хотел надеть тапочки, которые стояли у порога, но вдруг узнал их, ведь это тапочки, которые лежали в «дипломате», и его от отвращения передернуло. А может, вовсе и не те тапочки? Черт их знает… Он прошел на кухню в носках.

– А тапочки? – нахмурилась Екатерина Марковна.

– A-а, я так! – Он сделал неопределенное движение рукой. – Не фон-барон.

– Чай будете? – Она смотрела на него в упор, без снисходительности, без мягкости.

– Да, если можно…

– Садитесь… – Показала на табуретку.

Кухня была просторная. То есть настолько большая, с такими высокими потолками, что Нуйкин и не помнил, чтобы видел когда-нибудь подобное. Вытянув ноги, сложив руки на коленях, Нуйкин с удивлением и уважением оглядывал кухню.

– Когда-то это была коммунальная квартира. – И все, больше ничего не стала добавлять Екатерина Марковна, правильно истолковав взгляд Нуйкина.

– И сколько семей тут жило? – спросил Нуйкин.

– Три.

– Понятно. – И после некоторой паузы: – А теперь?

– Вам это очень интересно? – опять без всякой мягкости, почти грубо спросила Екатерина Марковна.

– Да нет, я так… – смутился Нуйкин. И как-то странно, нелепо, а может, стыдливо хихикнул.

Екатерина Марковна взглянула на Нуйкина с презрением. Поставила перед ним чашку дымящегося чая. Налила чаю и себе. Нарезала сыра, хлеба. Поставила масло.

Помешивая чай, Нуйкин громко (руки дрожали) стучал ложкой о края, Екатерина Марковна морщилась.

– Так о чем вы хотели посоветоваться со мной?

Нуйкин не знал, с чего начать; отпил чаю, обжегся, закашлялся.

– Видите ли… – начал он. – Извините… – И закашлялся всерьез. Надолго.

– Вы, наверное, выпить хотите? – спросила Екатерина Марковна.

– Да, не отказался бы, – признался Нуйкин.

– Вот этого как раз и не будет. Обойдетесь! – отрезала Екатерина Марковна.

– Да? – удивился Нуйкин неожиданности ее логики.

– А вы как думали? Пьянствовать будете у меня? Достаточно того, что притащились без всякого приглашения.

– Да нет, я ничего… Мне только нужен один совет. Дело в том, что я… Сами понимаете, Екатерина Марковна, мое положение… я подал на развод…

Екатерина Марковна продолжала смотреть на Нуйкина строго, придирчиво, никак не выражая в словах своего отношения к услышанному.

– Понимаете? – переспросил Нуйкин. Лоб его покрылся испариной.

Екатерина Марковна кивнула: мол, понимаю, а дальше что? А, впрочем, снисходительности ради, с некоторой паузой произнесла:

– Давно пора.

И с нажимом добавила:

– Я вообще не понимаю, как можно жить с такой женщиной.

– Но я ничего не знал! – протестующе воскликнул Нуйкин.

– Бросьте! Всё вы знали. Просто лгали себе.

– А вы?

– Что – я? – Екатерина Марковна окинула Нуйкина ледяным взглядом.

– Вы разве не знали?

– Мало ли что я знала… И потом – мне было все равно.

– Что-то я не совсем понимаю…

– А это и неважно – понимаете вы или нет. Вы для чего пришли сюда? Для этого?

– Простите, – согласно закивал головой Нуйкин. – Конечно, нет, не для этого. Но, видите ли, я… в некотором роде… считаю нас собратьями по несчастью. Хотя ваше несчастье, конечно, несоизмеримо с моим. У вас умер муж.

– Туда ему и дорога.

Тут Нуйкин поперхнулся, так что хлеб с сыром, который он только что откусил, крупными крошками разлетелся по кухне. Екатерина Марковна проследила за траекторией крошек, спокойно произнесла:

– Вон тряпка. – Кивок на раковину. – Убирайте сами. Не фон-барон, правильно заметили.

Нуйкин нестерпимо покраснел; вообще в жизни он краснел часто, но тут его окатил жаром особый стыд – за свою неряшливость, бескультурье, да и стыд за унизительность своего положения тоже был. Небольшого роста, плотный, с крупными залысинами, с лицом вечно несчастного, грустного мима, Нуйкин выглядел в эти минуты довольно живописно: именно таких мужиков презирают женщины, чтобы тем самым еще больше возвыситься в собственных глазах.

Красный, разом вспотевший, Нуйкин прошел к раковине, взял тряпку, намочил ее и, неловко приседая, кряхтя, начал то там, то сям собирать крошки на полу обширной кухни.