Петр Алешковский - От Москвы…

© Алешковский П., 2010

© Художественное оформление. «Новое литературное обозрение», 2010

В девять двадцать пять вечера по нечетным числам с Ярославского вокзала в Москве отправляется поезд во Владивосток. Билет мы с фотографом взяли в «СВ» – ехать шесть дней и семь ночей, после травмы у меня сильно болела нога, и толчею в купе или плацкарте я бы вряд ли перенес. Главный экспресс РЖД под номером один мчится сквозь всю страну девять тысяч двести пятьдесят километров до моря-океана. Вагоны выкрашены в цвета триколора, над окнами надпись – «Россия».

До Владимира вся ночь за окном утыкана огоньками. Старинное обжитое пространство, если и появится лесок, то очень скоро и сгинет. Поезд укачивает, за окном пролетают пригородные станции – здесь еще царство московских дачников.

Я лежу на боку и мечтаю о реках, что еще впереди, шепчу, как заклинание: Вятка, Кама, Тобол, Иртыш, Обь, Томь, Чулым, Енисей, Селенга, Зея, Бурея, Амур, Хор, Уссури…

Утром первого дня отправляемся в ресторан, где знакомимся с директором Лендриком. Классический армянин – орлиный нос, глаза-маслины. Он, правда, из Грузии, из Абастумани.

– Мировой курорт был. Санатория на каждой горе стояла. Один воздух от туберкулеза излечивал. Все. Не нужно стало. Если б не уехал, спился бы или на иглу сел, как одногодки. Устроились в Саратове. Дети в школу стали ходить, сначала в штыки их приняли, потом подружились. Дети всегда так, взрослым сложней, да? Папа умер два года назад. Мама сейчас только смогла в Грузию поехать – друзей навестить.

Лендрик перенес тяжелую операцию, едва не умер, знакомые устроили в вагон-ресторан.

– Много кем поработал. Сейчас вот людей кормлю.

– Странное у тебя имя…

– Когда я родился, папа служил срочную где-то в России, составил имя из первых букв имен армейских друзей. Разных национальностей были друзья, тогда же все дружно жили.

– В Грузии дом продали?

– Зачем? Я свой дом никогда не продам, там могилы предков.

– А кем раньше работал?

– Много кем я был. В Абастумани – шофером на грузовике, потом автобус водил. В Саратове – строителем. Жизнь пришлось по новой начинать. Никому не пожелаю.

Сидит за столиком перед ворохом каких-то счетов, смотрит на нас скорбными армянскими глазами. Лендрику пятьдесят, мы с ним ровесники.

Ловлю себя на мысли, что девяностые пролетели, а я их в Москве вроде как и не заметил. Приходится отшучиваться:

– Я думал, ты в честь «Лендровера» назван.

– Я даже не знаю имен тех отцовских друзей, давно это было. Скоро дедом стану. Остальное, в сравнении с такой радостью, – ерунда. Скорее бы, уже хочется. Тебе хочется?

Знакомиться можно в тамбуре или просто проходя по вагону. Медсестра Ольга из Кирова едет с маленькой дочкой в Уссурийск к сестре. Та вышла в Приморье замуж.

– Из Вятки?

– Из Кирова. «Вяткой» у нас поезд фирменный называют.

Глаза напряженные, еще не решила, стоит ли так вот заговаривать с незнакомым мужиком.

Представляюсь. Сразу начинает рассказывать.

– Медсестра в больнице РЖД, в кардиологии.

– А где ваш папа?

С вызовом, не отводя глаз:

– Он у нас дальнобойщик. Решил отдохнуть от нас. А мы от него.

– В Уссурийске раньше бывали?

– Нет, первый раз.

Красивая и молодая едет так далеко, не похоже, что просто в гости. Бежит от мужа? Надолго ли решил отдохнуть от них папа или просто поехал с друзьями на рыбалку? Мама и папа у Ольги умерли.

– В Уссурийск на разведку?

– Вроде того.

– А переехала бы?

– В Кирове теперь работы стало навалом. Если счастье найду, – улыбается, – могу и переехать.

– Много платят?

– Справляемся.

За окном марсианский пейзаж: все пространство заросло трубкой-борщевиком. Завез его в сталинские времена некий академик от сельского хозяйства на корм коровам. Борщевик оказался хоть и мясист, но ядовит. Сорняк-диверсант наступает, отвоевывая шаг за шагом неудобья и заброшенные поля, тянет соцветия-щупальца все дальше от Центральной России, вот уже перебрался через реку Вятку. Заросли уходят в леса, обступают жалкие деревушки. И никто с ним не борется, живут по соседству по принципу: «Пусть растет». Сразу от Москвы начались заросли иван-чая, он противостоит ядовитому пришельцу, но бой этот, похоже, неравный.

Леса становятся гуще. Смешанные, сосново-лиственные. Озерки с блестящей на солнце водой. Вода густо заросла травой, в которой проторены тропинки, узенькие – утятами, пошире – их родителями.

Домики путевых обходчиков, сложенные из шпал, стоят через равные промежутки прямо у насыпи. Покрашенные бело-синей краской – в цвет дороги, они тянутся, как верстовые столбы, весь путь, до Владивостока. Одно окошечко. Кучка дров рядом. Тоненькая жестяная труба, похожая на самоварную.

Из домов чуть побольше составлены деревеньки. Строились, похоже, после войны. Тогда больших домов не ставили – не на что было, да и запрещали, при социализме все должны были жить одинаково скромно. Собаки на цепочках лают на проносящийся экспресс. Небольшие клочки земли за оградой из колючей проволоки, на них – ровные грядки, картошка. Если дома не из дерева, а кирпичные, если к ним есть хорошая дорога, значит, скоро будет большой город. Это не дома – дачи. И построили их недавно за приличные деньги. Но, что удивительно, – и на этих участках тоже картофельные грядки, разводят их, вероятно, пенсионеры – папы и мамы хозяев дач, никак не могут отвыкнуть от прошлой жизни.

Второй день не кончился, а в 17:00 уже будет Пермь. Первый раз я приехал сюда в 1979-м, когда писал диплом о проникновении новгородцев на Русский Север. Новгородец Гюрята Рогович, переваливший в 1098 году на лыжах через Уральский хребет, рассказывал потом, что видел земной рай с несметными стадами оленей, озерами и реками над которыми летали бесчисленные стаи нестреляной дичи, лесами, в которых соболей было, что грибов. Представить, что земля продолжается дальше, он не мог. Собольи меха, поступавшие в средневековье на рынки Европы, считались особым шиком в странах, не знавших пушного зверя ценнее лисицы. Соболь и куница – главная валюта древней Руси. Из-за них и началось медленное продвижение на восток.

В конце четырнадцатого века, запасшись охранной грамотой от князя Дмитрия Донского, друг и соратник Сергия Радонежского, монах Стефан Пермский, в миру – Степка Храп, пришел в эти дальние земли утверждать православие. Плыл по проторенному новгородскими ушкуйниками пути – по рекам, через волоки. Вотяки схватили чернеца, обложили дровами, наметали горку соломы, но никто не отважился поднести лучину – кроткий вид и бесстрашие идущего на смерть обезоружили язычников. Его отпустили. Он тут же принялся громить языческие капища, спилил в Усть-Выме священную березу. На ее месте воздвиг первый деревянный храм. Так Одиссей, если верить Гомеру, построил свой дворец вокруг пня, из которого сделал брачное ложе. Вряд ли был дворец большим, как, наверное, и церковь в Усть-Выме.