Николай Кузнецов - Точка возврата. Рассказы

Мы отступаем уже три или четыре дня, всюду разрушения и страдания наших советских людей.

Двадцать второго, когда начались бомбежки, мы находились в полях, на сборах. И поэтому практически не пострадали. После бомб мы, было, выдвинулись в сторону Бреста, но там уже были немцы.

Город разрушен весь в дыму и в огне, по небу летают фашистские самолеты и падают бомбы. В бинокль видно как идут танки и машины, пушки и солдаты фрицев. Их тьма-тьмущая!!!

Наши командиры: ротный и политрук решили вести нас на восток, на соединение с нашими частями.

Нас всего сто двадцать пять человек, и у нас нет оружия. Нет, ну есть, конечно, но совсем чуть-чуть: там два пистолета у командиров, и десяток винтовок, да два ящика патронов. Но как воевать с этим?

Несколько наших бойцов сразу все побросали и ушли ночью. Комиссар сказал, что они враги народа, и подлые предатели.

А сейчас нам надо идти…

Ура! Мы сегодня нашли секретный склад оружия, в лесу. Его охраняли всего два солдата и один капитан. Как нам сказали позже, это был резервный склад оружия. Капитан, ну прямо какой-то дурак, все не хотел нам открывать. Орал, что нельзя поддаваться на провокацию, что скоро подойдут наши войска, и что всех нас ждет трибунал.

Ну, тут наши, уже не выдержали. А товарищ политрук, достал листок бумаги написал расписку и дал ее капитану охранявшему склад. А потом достал пистолет и навел его прямо в капитанский лоб, – ты говорит, сука тыловая, через день эти винтовки будут уже у немцев. Если раньше, тебя и твой склад, танками не сровняют с землей.

Так вот культурно и вежливо мы смогли раздобыть для себя оружие, немного продуктов и патроны.

И опять мы идем. Немцы прут и прут. Силища несметная. Встретили нескольких солдат: оборванные, раненые, кто с оружием, кто без. Говорят, что надо сдаваться, что немец везде. И скорее всего, уже дошел до Москвы. За такие разговоры, этим сыкунам надавали по морде. Ротный пообещал расстрелять лично каждого провокатора.

Вышли на опушку леса, впереди маленькая деревня. Немцев в ней, не очень много.

Будет бой! Мне почему-то не страшно. Говорят, что это от глупости. Мол, не нюхали еще пороха. Ну, что же, там видно будет…

Твой Ванечка. Тридцатого июня сорок первого года.

Надеюсь, мы все-таки дойдем до регулярных частей Красной Армии, и я отправлю для тебя это письмо солдатской почтой».

***

Унтер-офицер армии вермахта Рудольф Дрехер погиб в битве под Сталинградом, в августе 1942 года.

***

Старшина роты, отдельного пехотного полка Красной Армии, Иван Золотарский. прошел всю войну.

В день великой победы, стоя на втором этаже имперской рейсхканцелярии он, вместе с друзьями однополчанами, пили шнапс и русскую водку.

Под ногами валялись рейсхмарки, медали и наградные листы нацистов…

Семнадцать лет. Перед Ней открыты все пути. Она смеется, она счастлива. Она с отличием закончила школу. Поступила в престижный университет. Её улыбка освещает ей путь. Она молода и красива.

Двадцать пять лет. Давно позади учеба и диплом. У Неё отличная работа. Коллеги ее любят, начальство восхищается. Лучезарная ее улыбка светит еще ярче. Впереди восхитительная карьера.

Тридцать шесть лет. Позади неудачный брак, детей нет. Есть мимолетные романы и романчики. Она начальник регионального управления. Её любят, ей поклоняются, дарят цветы и престижные автомобили. Она все также красива и улыбчива.

Сорок шесть лет. По-прежнему, красива и улыбается своей ослепительной улыбкой. Недавно выложила на популярном боге свои фотки. Тысячу и одну штуку. Её пляжные фото получили высокие оценки и сотни комментариев. Её улыбка, по-прежнему сияет. Теперь уже и на просторах интернета…

Она идет по жизни, смеясь,

Встречаясь и прощаясь, не огорчаясь,

Что прощанья легки, а встречи на раз

И новые лица торопятся слиться,

В расплывчатый круг,

Как будто друзей и подруг,

Она идет по жизни, смеясь,

В гостях она как дома, где все знакомо,

Удача с ней, жизнь удалась,

И без исключенья, все с восхищеньем,

Смотрят ей вслед,

И не замечают, как плачет ночами,

Та, что идет по жизни, смеясь…

Автор, несколько пришибленный и грустный, стоял посередине комнаты. В руках у молодого человека было два листка печатного текста. Шрифт «Таймс Нью Роман», кегль «двенадцать», слов шестьсот семьдесят, знаков четыре тысячи, двести двадцать. Прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, сидела строгая комиссия Художественного совета (Худсовет). Как и водится в таких случаях, жюри было в составе: Первого и Второго рецензентов. Главного критика и его Заместителя. Также был сам, – Главный по орфографии и еще пара неприятных личностей в серых костюмах. Председательствовал в комиссии сам Главный редактор. Почетный член Литературной комиссии. Лауреат большой бронзовой медали по Орфографии и Синего диплома по современной литературной критике.

Первым взял слово, как самый младший, Второй рецензент,

– Господа, перед нами, с вашего позволения, человек, именующий себя автором. Что он держит в руках господа? А в руках он держит нечто. Нечто, именуемое литературным произведением. Целых два листка печатного текста. О чем нам это говорит господа?

– Простите Второй, – Зам. Главного критика, перебил, – я тут просто хотел добавить…

– Слово имеет Зам. Главного критика, – недовольно пробурчал Второй рецензент.

– Так вот господа, хочу продолжить мысль моего коллеги, Зам Главного критика кивнул в сторону Второго рецензента, – о чем нам говорит автор в своем произведении? Что он нам хочет предложить?

– Может просто, мои мысли? Может мое видение мира? – Автор робко попытался произнести хоть, что ни будь.

– Ах, оставьте. Автор, вы не автор, вы «Аффтар». Знакомо ли вам такое слово? Как у вас говорят в среде гениев-недоучек: «Многа букафф». Так вот автор, – тут Зам Главного критика, обличающее выставил палец на молодого автора. – У вас, уважаемый, слишком мало букв. Где это видано, чтобы уважающий себя автор сочинил, что ни будь подобное на четыре тысячи двести знаков, это неслыханно.

– В дополнение моего заместителя, – в дело вступил сам Главный критик, – мне совершенно неясна основная мысль текущего произведения, если это, возможно назвать литературным произведением? Совершенно нет идеи, квинтэссенции так сказать сущности, основополагающей нашего бытия. В то время, – тут Главный критик решил встать и принял обличающую позу,