Ибрагим Чавишев - Весеннее полнолуние

– Решают, да не так. Людишкам выгодно жить под кнутом и тащить обоз. Как ни бери, а возница да и подбросит что-нибудь на пропитание, самим-то неохота добывать корм себе. Под кнутом и живут, и плодятся. Но мечтают: бич уж точно выведет на дармовые обильные хлеба. Невдомек дурням, что бичу это не нужно – сам останется без работы и еды.

Вадима раздражали умствования самоуверенной женщины. Она говорила явную чепуху. Его брала злость, но сразить недалекую простолюдинку метким словом не удавалось.

– По вашей спине тоже гуляет кнут, – съязвил он. Усмешка исчезла с ее губ.

– У меня одна беда. Я не родилась мужчиной, – сухо ответила.

– И что бы было, будь вы мужчиной?

– Стала бы возницей. Мне бы прислуживали.

– Смешная причина! История знает многих великих женщин, которые…

– Не знаю их и знать не хочу! – резко оборвала. Замолкла, но потом:

– Одно знаю: чтобы заиметь большой чин, женщина должна лебезить перед мужчиной, принять его волю. Все решают мужчины.

Вадим заметил, что она занервничала. Он воспрянул духом.

– Это вы глубоко ошибаетесь, – с издевкой в голосе отметил он. – Мужчины ни причем. Были случаи, когда женщины вели за собой массы. Были возницами, как вы выражаетесь. А вы…

– Я не хочу больше разговаривать! – отвернула лицо, уставилась в окно.

Она спасовала. Тем не менее Вадим не получил полного удовлетворения.

– Вы ненавидите людей, я это хорошо знаю. Вы никогда не проявите жалость к людям. Поэтому с вами никто не желает знаться, – уязвил, чтобы спровоцировать на разговор.

Она пронзила его взглядом. Неприязненно смотрела, о чем-то размышляла. После ответила:

– Какой прок от жалости? За жалостью прячется радость, что тебе больше повезло. Но всегда найдется повод, чтобы забыть про такую жалость. И тогда насядут, растопчут. Червяка всегда охота раздавить, а змею боятся, ужалить может

– По-вашему, человек человеку волк?

– Не по-моему, люди такие.

– Может и есть кто не любит людей, к счастью, их мизерное количество, – намек был ясен.

– А нету любви, – ответила на выпад Вадима. – Был один, все бродил по земле, говорил о любви. А его взяли и убили. Люди такие.

– Это вы о ком?

– О Христе.

– Да бога нет! – засмеялся Вадим. – Папа говорит, что религия – опиум для народа. Бога выдумали господа, чтобы держать народ в страхе. Так легче управлять. Церковь и цари наживались на страхе людском перед богом. Страх превращает человека в раба, этим и пользовались правители.

На лице домработницы промелькнула тень беспокойства. У Вадима прибавилось уверенности.

– Ну как, поняли, что я прав? Не молчите, ответьте. Бога нет, это выдумка господ. Если не согласны, ответьте.

– Бога нет, а страх существует. Он как живая плоть, – жалкая улыбка кривила губы, – Когда он голоден, беснуется. А дашь ему пищу, успокаивается, отходит.

– А если не накормить, то хватается за кнут, – мгновенно отреагировал Вадим и засмеялся.

Домработница мгновенно изменилась в лице, сжала губы, сузила глаза – злобным прищуром смотрела на него.

Гримаса поверженной оппонентки рассмешила Вадима.

– Страх – удел некоторых слабонервных, – сказал он, затем весело воскликнул: – А я вот никого не боюсь! – повернулся, пошел в свою комнату

– Ошибаешься, страх сидит в каждой душе, страшно всем, – зловеще прошипела ему в спину. Вадим проигнорировал ее слова. Он торжествовал победу: сбил с нее спесь, заставил понервничать.

На следующий день прислуга не явилась. Уволилась. О ней у Вадима сложилось резко негативное мнение, от сострадания не осталось и следа. Странности в поведении домработницы, которые его так обеспокоили, потеряли всякий смысл и значение.

Жизнь Вадима после протекала без особых памятных событий (за исключением смерти отца). Едва не весь день занимала учеба: его восприимчивый и жадный ум готов был поглотить все знания человечества – то есть объять необъятное.

Одновременно он ревностно и в то же время трепетно созидал свой нравственный облик, в роли взыскательного ментора оценивал каждый свой шаг, ибо был убежден, что первое лицо в государстве должно соответствовать идеалу, то есть заключать в себе лишь высшие духовные качества, что и дает тому право руководить страной. Он холил, лелеял вынашиваемый образ, ревниво оберегал его от посягательств со стороны и когда жестко, болезненно, когда снисходительно реагировал на «выпад», независимо от того, была ли это безобидная шутка или же малозначимое несогласие с его мнением. Зримый ему монумент – вожделенный идеал – отстоял пока далеко от него во времени, однако перфекционист Вадим уже заступил ногой на единственно верный, но тернистый путь самосовершенствования, который вел к этому воплощению совершенства, и с упорством намеревался пройти избранную стезю ускоренным ходом, хотя при этом ему постоянно казалось, что это он, нынешний, уже стоит на постаменте.

Да, Вадим, обуянный тщеславием, тянулся к славе, но он искренно в глубине души жаждал принести весомую пользу многострадальной родине.

В общем, Вадим был преисполнен гордого стремления ради всеобщего счастья трудящихся масс взойти на вершины человеческого бытия, где в ожидании блистало его безупречное великое будущее.

Он получил блестящее образование. По окончании вуза компартия призвала его к себе на службу, где Вадим быстро и без помех поднимался по иерархической лестнице. Успешной карьере способствовали не только его бесспорные личные способности, но и участие в его судьбе соратников почившего родителя.

Коренная ломка политической системы поставила крест на высокой коммунистической будущности. Вадим предвидел крах, в быстро меняющихся условиях свои устремления подчинил бизнесу. И на данном поприще имеется возможность добиться заслуженной славы, вознестись до высоты исторической фигуры, рассуждал он. Деньги могут послужить и благородному делу – служению собственному народу, примеров хоть отбавляй в истории человечества. Однако для начала требовалось устоять на ногах и утвердиться в наступившем лихолетье.

В воображении высокая цель приобрела иные очертания, но и в измененном виде не прекращала ярко светить.

…В здании министерства Вадим неторопливо спускался по лестнице со ступени на ступень. Легкая улыбка на губах скупо отражала душевный подъем, который он смаковал в связи с наступлением весны.

Он страстно любил первоначальный период этого времени года. Его организм безошибочно предугадывал первые дуновения пробуждающейся поры. Непостижимая особенность ранней весны настраивала внутренний мир на торжествующий лад. В эти прекрасные дни он впадал в беспечность и беззаботность. Ощущал себя капризным ребенком, прихоти которого подлежали исполнению.