Сергей Логвинов - Пост сдал!

И тут она улыбнулась той самой улыбкой, которая озаряет лица кладоискателей. Я всё понял и побежал за ситом для промывки золота. Конечно, я никуда не побежал, но очень хотелось.

Светлана Владимировна хищным движением вонзила руку в пасть Молоху, произвела пальцами гинекологическое движение и вытащила тот самый серо-зелёный бумажный цилиндрик.

– Вот! На прошлом занятии вы спрашивали: является ли рубль свободно конвертируемой валютой? Сейчас я вам всё объясню и покажу. Итак, доллар.

На этих словах проснулся даже портрет Нахимова над доской.

Доллар! Мы сейчас все увидим врага в лицо! Это тот самый бакс, за который отдавала своё тело горячим финским парням героиня повести Кунина «Интердевочка»! Это то, о чём патриоту говорить запрещено, особенно патриоту, готовящемуся защищать Родину до последней пяди, локтя и остальных органов.

Несмотря на то что Севастополь был крупным портовым городом, настоящая валюта, то есть доллар, присутствовал в домах только в качестве сувениров. И любоваться им могли лишь хозяева: любая демонстрация его посторонним людям грозила приходом в квартиру швондеров и прочих угрюмых проверяльщиков.

Светлана Владимировна распрямила спину и стала торжественно разворачивать серо-зелёный транспарант. За задними столами привстали.

Развёртывание вражеского символа происходило прямо у меня над головой, я даже видел водяные знаки. «Её посадят», – пронеслось у меня в голове. Хотя у неё есть алиби: это наглядное пособие. Наверное, у этого доллара имеется не только банкнотный, но и инвентарный номер, зарегистрированный по всем правилам вещдоков.

– Вот так выглядит один доллар США…

И тут прозвенел звонок.

Она ослабила правую руку, и доллар сконвертировался в упругую трубочку, чтобы опять сгинуть среди таинственных вещей сумочки Светланы Владимировны.

В следующий раз я увидел доллар в 1991 году.

Светлану Владимировну после выпуска из училища я не видел уже никогда.

В прошлом году те, с кем я учился, обманом вытащили меня на встречу с однокурсниками. Я пришёл, но встретил не однокурсников, а толстых и лысых мужиков с мешками под глазами. Пили, ели, вспоминали училище. Я услышал, что Светлана Владимировна какое-то время ещё преподавала, а потом ушла и полностью исчезла из информационного поля.

«Женщина!» – такова была её пожизненная характеристика.

– Серёга, а помнишь, как она тебя застукала, когда ты её портрет рисовал под столом? А-ха-ха-ха! Ну у тебя и вид был – такой же серо-зелёный, что тот доллар!

Документы и фото – это всегда единство и борьба противоположностей. Это первое столкновение с раздвоением личности по команде «Не моргать!».

Когда я в 16 лет получал свой первый паспорт, пришёл в фотоателье в джинсовой модной рубашке, купленной на две бабушкины пенсии. Рубашка была на медных клёпках и с огромным воротником. С хаером до плеч и пробором посередине – последствия битломании. А из-под рубашки торчала модная водолазка – самый главный козырь в конкурентной борьбе за самую красивую девушку на районе.

Сажусь в кресло, делаю официальный вид.

Фотограф отрывается от аппарата:

– На паспорт положено в галстуке.

– У меня его сроду не было.

– А надо.

– Да где я его возьму? Мне 16 лет, я не на пенсионное фотографироваться пришёл.

– На, мой возьми.

И протягивает галстук в каких-то огурцах, петухах и разводах. Лилового цвета со следами побежалости.

Я повертел его, неумело повесил на шею, подтянул узел к кадыку. В таком положении сопротивляться здравому смыслу бесполезно.

– А пиджак?

– Что пиджак?

– В пиджаке положено.

– У меня дома только офицерский китель есть.

– Это на военный билет, тебе ещё рано. На, возьми мой.

Пиджак повидал в этой жизни всё: и встречи, и разводы, и «товарищ милиционер, я честно больше на скамейке спать не буду!». К тому же он был коричнево-жёлтый. Ну вот как раз под джинсовую рубашку.

– А воротник рубашки можно поверх пиджака?

– Зачем? И так красиво.

На это я возразить ничего не мог. Если человек искусства тебе говорит, что красиво, – значит, так оно и есть.

Получив квитанцию, вышел из ателье. Взглянул на витрину. Выражение лиц на фотографиях было такое, будто каждого из них застали за самым неприличным в их жизни занятием. Только пятилетний мальчик с телефонной трубкой выглядел естественно. Дети верят в назначение предметов, и этот ребёнок, видимо, честно в этот момент звонил маме по беспроводному аппарату с дисковым набором.

Секретарша паспортного стола привыкла к лицам любого социального слоя, материального благополучия и алкогольного отравления. Но, увидев мои снимки, она медленно подняла на меня глаза.

И я такой стою, руки в карманах, нога за ногу. В заднем кармане джинсов, купленных на мамину зарплату, торчит огромная, словно садовый инвентарь, расчёска, которую после причёсывания надо было демонстративно продувать.

– Я не могу принять такую фотографию. Вы посмотрите на себя.

Да что ж такое! Я на школьных фотографиях получался лучше, чем герои-любовники мирового кинематографа на обложках «Фильмшпигеля». Подхожу к столу, беру в руки ленту с моими фото и понимаю, что я впервые в жизни взглянул в лицо смерти: пережатое галстуком горло, вытаращенные в пустоту глазницы, щёки, как у обезумевшего бобра, и воротник, который затмил бы весь двор Медичи, – вздыбленный до выше ушей, подобранный галстуком в какую-то страшную гармонь, надетую на шею, и сам галстук, вернее, его узел. Пиджак при этом топорщился кащеевыми плечами, меня на Кавказе овцы за своего чабана приняли бы. Чувака на фотографии словно только что сняли с виселицы после неожиданного помилования. На всём лице от уха до уха была написана фраза: «Бля! Я забыл выключить утюг!»

Еле уговорил секретаршу принять это фото: времени нет, молодость уходит. В знак великой скорби. Для этого пришлось продуть расчёску.

Но этот паспорт меня потом не однажды спасал.

Когда я после школы устраивался на завод плотником, мне в отделе кадров обрадованно сказали: «У нас как раз в бригаду гробовщиков человек требуется!»

И я почти год делал гробы, поэтому досконально знаю их устройство, принцип работы, условия эксплуатации и гарантированный срок службы.

Оставшиеся снимки из этой фотосессии тоже принесли немало пользы. Достаточно было показать фото любой девушке, как она тут же норовила погладить меня по голове: «Как же ты не погиб в 16 лет?» После чего руки мои обретали раскрепощённость, движения становились наглее.