Маргарита Габор - Мальчик и Золотые качели

Во время отлива шелест огромных пальмовых листьев звучал как музыка. Вода уходила, обнажая берег и проверяя на быстроту и проворность прибрежных рыбок и крабов. Море молчало. В эти часы шелест больших пальм, немного изогнутых под тяжестью зеленых косматых голов, заменял шум моря.

Может быть, все дело было в умиротворяющей красоте природы, в обилие солнца, по которому так скучают обитатели холодных европейских городов, но островитяне долгие годы неизменно следовали рецепту счастья, выведенному их прадедушками и прабабушками.

Нет, они совсем не хотели заработать все деньги на свете или провести свою жизнь в томном безделье. Их рецепт был прост: счастье человека в том, чтобы любить свою работу и уметь отдыхать. Работе островитяне уделяли очень много времени, но когда наступал вечер – приходило время веселья. Зажигался свет в прибрежных барах, маленьких кафе под открытым небом, и жители группками усаживались на ковриках и низких деревянных стульях вокруг столов. Проворные хозяйки кафе выставляли дымящиеся пряные закуски. Люди разговаривали, секретничали, перебирали струны гитар и каналы телевизоров, пели песни, смеялись. С особым удовольствием они обсуждали чудачества и манеры заезжих туристов. И временами не забывали опрокидывать стопки крепкой местной травяной настойки.

Дни проходили за днями, сезоны сменяли друг друга, и островитянам не было скучно, потому что когда ты занят делом, тебе некогда скучать. Все придает тебе сил: щебетание птиц по утрам, стрекот насекомых в сумерках, сияние светлячков в темноте, шорох песка на побережье. Все наполнено божественным смыслом.

Островитяне не читали книг о смысле жизни и не мучились вопросом – чем им заниматься. Уже в три года каждый ребенок знал, чему посвятит свою жизнь. А все потому, что много лет назад, когда первые поселенцы приехали на остров, они привезли с собой загадочную традицию, которую до сих пор соблюдали все их пра-пра-пра-правнуки.

Каждый год в начале мая на самую отдаленную часть острова, вглубь джунглевых зарослей, устремлялись родители с трехлетними малышами. Там, в надежно скрытом от посторонних глаз бамбуковом домике, жил Шаман. Над его домом возвышалась голая серая гора, острая, словно палец сварливой старой женщины. Местные жители так и называли ее – гора – Старушечий Ноготь.

Шаман на острове был всего один. К нему приходили за талисманами на удачу, лечебными снадобьями и мудрым советом. Жители много раз тщетно пытались догадаться, сколько лет Шаману. Одним он казался совсем древним стариком, другие утверждали, что у старого человека не может быть таких молодых глаз. У Шамана были длинные рыжеватые волосы с проседью, редкие усы, еле прикрывающие верхнюю губу и узкая бородка. Он задумчиво перебирал бороду, когда вопрос, который задавал гость, казался слишком трудным. А может быть, он делал это специально, чтобы придать себе важный вид. Никто не мог сказать точно, что у Шамана на уме.

Дом Шамана казался крошечным по сравнению с его длинным худым телом, покрытым густым загаром. Когда кто-то осмеливался спросить Шамана, почему он живет в таком неприметном домишке, он отвечал, сверля собеседника угрюмым взглядом блестящих молодых глаз:

– Для тебя на земле растет каждое дерево, ты можешь уснуть под любым из них. В джунглях много фруктов и много зверья – ты можешь утолить голод, чем захочешь. Так зачем тебе большой дом? Зачем стремиться занять больше пространства, если все вокруг и так твое?

Шаман говорил много мудрых вещей и никому никогда не причинял зла. Однако жители его боялись. Просто так, из праздного любопытства, ни один островитянин не решался прийти к нему. И даже не каждый турист-ученый, а такие изредка приезжали на остров, могли удостоиться чести зайти в его дом. Несколько раз, когда самонадеянные иностранцы приходили с блокнотами, диктофонами и деньгами, надеясь утолить свое ненасытное ученое любопытство, он не выходил даже поздороваться, а то и прогонял одним только взглядом.

Шаман жил уединенно и лишь один-два раза в неделю к нему наведывалась пожилая островитянка, чтобы помочь немного по хозяйству. Дом Шамана охраняли собаки. Даже сам он не знал наверняка, сколько их было на самом деле. Собаки пришли неизвестно откуда и за скромное угощение неусыпно охраняли жилище со всех сторон. Лохматые и голые, все одинаково худые – кожа да кости, и очень громкие – они пронзительным визгливым лаем предупреждали хозяина, что идет посторонний. А когда Шаман уводил за собой гостя, собаки бесшумно уходили в заросли и пристально наблюдали за дверью.

Что же заставляло островитян каждый год отправляться в дом к мрачному Шаману, да еще с маленькими детьми? Все дело было в традиции: каждому ребенку на трехлетие Шаман дарил вещь, которая определяла его будущее.

На рассвете взволнованные родители в своих лучших нарядах, с разодетыми в белое малышами, собирались возле домика Шамана. Они приносили с собой корзинки с фруктами, сушеным мясом, рыбой, рисом, консервами и почтительно оставляли возле порога. Шаман выходил к ним, голый по пояс, в ветхих серых штанах, подвязанных тонким ремнем. В его волосы были вплетены лоскутки ткани, камешки и мелкие ракушки, а руки и грудь украшены татуировками и рисунками, сделанными золой. Каждая семья терпеливо ждала своей очереди, пока Шаман уводил в дом новоприбывших. Там они поднимались на второй этаж, еще более низкий, чем первый, и косматая голова угрюмого хозяина дома почти упиралась в потолок.

В комнате на втором этаже не было мебели. Только самодельные циновки с зеленой каймой и безнадежно стершимися узорами. Свет еле проникал в помещение через единственное маленькое окошко с москитной сеткой и пожелтевшей ставней-дощечкой. В центре комнаты на тонкой металлической подставке стояло большое железное блюдо. По одну сторону на ветхие циновки, шершавые от песка, садились гости. Ребенок устраивался между родителями, а Шаман – напротив. Он спрашивал имя ребенка и начинал обряд. На железное блюдо Шаман клал раскаленные угли, сушеные травы, прутья и кусочки чего-то, по виду напоминавшего цветную растопленную жевательную резинку.

Пока все, что лежало на блюде, начинало тлеть, Шаман готовил самокрутку. Он долго готовил ее, перебирая тонкую бумагу желтыми пальцами, доставал табак из грязно-белого мешка, лежащего рядом с блюдом. Медленно делал затяжку и выдыхал дым, окуривая комнату. Ребенку в руки он давал пучок сушеных трав и благовония. Выпуская дым изо рта, Шаман внимательно смотрел в его лицо и тихонько мычал под нос какую-то сложную мелодию. Шаман всматривался в лицо ребенка, ловя в нем таинственные весточки будущего. Родители каждый раз удивлялись, что даже самые капризные дети не плакали под его застывшим, хладнокровно-внимательным взглядом.