Юрий Терновский - Скрытая реальностЬ. Книга вторая. Вавочка

лето . Танкист не верит своим глазам, пораженный открывшимся за очередным поворотом видом великолепного зеленого проспекта, дышащего летом, бабочками и теплом, одна наглая даже села на башенный ствол и сказочно, словно только для него одного расправила свои крылышки и повела весело своими закрученными на концах в колечки усиками. Павлиний глаз собственной персоной и голубое небо, и городской пейзаж еще в видоискателе, не хватало, пожалуй, только еще снующих в делах туда-сюда по нему легковушек да еще лотка с мороженым с прикрепленной к нему толстой и добродушной мороженицей тетей Машей из его босоного детства. Все остальное же было вполне реальным и натуральным, и даже более чем, включая и бабочку. Шиза полная, если уж все одним словом, дальше некуда, и застывшая на сбитых губах танкиста счастливая улыбка сиюминутного блаженства. Он даже протер глаза грязными, в копоти и оружейной смазке, сбитыми пальцами, предварительно стащив с них лайковые перчатки, но видение все равно не исчезало. Всего один поворот на 90 градусов, почти крутой разворот танка на месте и нате вам – совершенно иная жизнь, куда только все девалось! Увидеть зимой в башенные стеклышки лето – это уже было что-то, самое время было в медсанчасть к врачу обращаться! Почти еще пацан, но уже лейтенант и командир танка, он закрывает глаза, набирает в легкие воздуха и старается успокоиться, спихнув видение на усталость. Подумаешь, лето! Нема дурных… Скалится дитя во времени, продолжая рассматривать в свой оптический прибор новоявленную за броней шизофреническую действительность, звучит в ушах давно уже ставшая бессмертной потрясающая мелодия Deep Purple.

Вот вернусь и сразу же женюсь, решает он неожиданно, выберу себе такую всю губастую и грудастую, и махну с ней прямо на… Куда-нибудь прямо и махну, все равно куда, да хоть к себе в деревню. Летом и у нас тоже хорошо. Болтается крохотный слоник-брелок на белой стенке башни над шлемофоном – подарок последней Светки-медички из медсанбата, где с первой «боевой царапиной» почти целую неделю и провалялся. Три недели войны, одна из которых на больничной койке с банальной ангиной. Танкист недовольно морщится, представляя себе издевательские ухмылки друзей в далеком Ульяновске, когда эта девица разнесет всем знакомым, как он здесь с ней «воевал» в постели. Да, собственно, и постели то никакой не было, так… поцеловались ночью разок перед самой выпиской – вот и весь секс на грани… Надо же было так вляпаться. Интересно, а почему внутри танк всегда в белый цвет красят? Как в гробу, право… Тьфу, сплевывает он. Черт, что за мысли… О жизни надо думать, смерть своего не упустит. Чистое голубое небо вдали, ни одной тучки почти; убегающий вдаль асфальт проспекта под лязгающими гусеницами. Слева ствол 125-мм пушки, нацеленный прямо на солнце. Ряд уменьшающихся к горизонту очень аккуратненьких пятиэтажных домиков и справа и слева от пушки, зеленые кусты и деревья, тоже очень аккуратненькие, а прямо по курсу круглая площадь с шикарной клумбой из цветов, посреди которой…

– Барсук, прием, – голос комбата в эфире, – ответь лисе.

– Барсук слушает, прием, – прижимает к горлу лингафоны танкист.

– Ты где? Доложи Обстановку, твою…

– Проспект какой-то… Воюю один без прикрытия, духи прямо в упор лупят из подвалов. Два моих уже подбито, – хрипит он во все горло, – Прием…

– Вижу, сынок, помигай-ка задним фонарем. Все, молодец, вижу. Я сзади… Дальше не суйся, жди.

– Есть.

– Хана вам всем, – в переговоры встревает чужой голос и мат в эфире, – весь ваш скотский зверинец здесь этой ночью и замочим.

– Как бы сам не замочился, – спокойный голос комбата в ответ.

Шум в наушниках, пауза…

– Зря ты пришел сюда, русский. У нас в гости, когда не зовут, не ходят. А хорошо без прикрытия то воевать? – издевательский смешок в эфире. – Удовольствие больших денег стоило. По старой дружбе предупреждаю…

Ползет не спеша тяжелый танк по улице между руинами, трещат помехи в шлемофоне, стелется по асфальту дым, горят дома, вырываются из окон и лижут стены злые языки пламени, разукрашивая черное в оранжевое. Дрожит земля и сотрясается от взрывов воздух. Времени ноль часов одна минута, война. Война и новый год на календаре, звон курантов. Где-то сейчас шампанское по бокалам, завидует по доброму наш лейтенант чужому счастью. И салют в небо…

– Стой, твою мать, – орет по внутренней связи он своему механику, отключаясь от внешней, – ослеп что ли, куда прешь, не видишь?

– Куда пру? – не понимает тот командира. – Куда надо, туда и пру, духов давить еду.

Но команду все же выполняет и тормозит, пристально всматриваясь в зеленоватую мглу через стекла прибора ночного видения. Танк накренился «хоботом» вперед, пара метров всего еще по инерции, дергается и, качнувшись, застывает как памятник воинам-победителям на пустом месте. Резкий и сильный удар ладонью по ручке люка над головой и вот взводный уже спешит наверх, впуская внутрь башни холодный январский воздух войны, а с ней и все остальное. Еще секунда, и он уже на башне, скатывается колобком по броне вниз, хватается за ствол, прыгает на снег. Какое там солнце и лето, ухмыляется он, привидеться же такое. Зима полным ходом.

– Кроха, ты откуда здесь? – приседает он на корточки перед девчушкой в пуховом платке, обмотанном крест-накрест через мальчишеское пальтишко, прижимающую испуганно к груди дешевую Барби. – Здесь нельзя, иди домой, девочка, здесь взрослые дяди воюют.

В ответ только расширенные от ужаса зрачки ребенка. Убивающее в ответ молчание… смерти.

– Командир, поехали, – орет ему вне себя от злости обалдевший механик, тоже высунувшийся из люка, – разнесут же в клочья, отбрось ее в сторону на хрен и…

И это было, пожалуй, последнее, что его командир еще успел услышать, сраженный насмерть снайперской пулей. Все случилось так быстро и не больно, что мальчишка в погонах даже и понять ничего не успел, как сидел на корточках, так и завалился мертвый на девчушку с навечно застывшим в своих светлых глазах удивлением. И уже в следующее мгновение огневую позицию снайпера накрыли выстрелом из гранатомета, до чего нашему лейтенанту не было уже вообще никакого дела. Ему вообще уже не было дела ни до чего.

Все же удивительная до чертиков вещь – память, всего лишь одно незначительное упоминание о гранатомете и вот один из героев этого повествования уже снова на войне. Защемило и заныло в груди.

– Устал я, – произнес спокойно Погорел, взглянув на Ивана.

– Ты не устал, а засиделся в своей упакованной жизни, – возразил Иван. – Вот черт тебя и приметил, чтобы ты понял, зачем явился в этот мир.

– Тачки тырить, понятно, – скривился Погорел.

Читать дальше