Валентина Спирина - Влюблённые. Группа ИСП ВКонтакте

Но страхи мои не сбылись. И в объявленное время вместе с другими немногими пассажирами (с хозяином спецрейса Николаем Николаичем нас было человек шесть-семь) я занимаю место в передней части трудяги-«аннушки», а все остальное пространство узкого и длинного самолета забито какими-то ящиками, бочками, мешками. И спустя минуть пятнадцать-двадцать мы взлетам, оставляя внизу злополучную Черемшанку с подступающими к ней со всех сторон темными хвойными лесами и берем курс на север!

Несмотря на то, что уже май, сверху видно, что снег в эвенкийской тайге еще лежит, и чем ближе к Туре, тем реже тайга, тем больше снега – весна сюда приходит с опозданием на месяц. Но зато она властвует в моей душе, мое сердце поет: скоро-скоро я обниму свою любимую, по которой так истомились моя душа, мои руки мои губы… Фу, черт, снова меня бросило в жар от картин, которые тут же начало рисовать мое услужливое воображение. А ведь не мальчик уже, вот-вот четвертый десяток разменяю…

И вот через два с небольшим часа лету мы приземляемся в аэропорту «Горный», от которого до моего дома в Туре остается всего 14 километров. Николая Николаича и его попутчиков встречают какие-то свои, рыбкоооповские, машины. Я успел поблагодарить его за то, что он взял меня борт спецрейса, еще в Красноярске, так что здесь мы расстаемся безо всяких сантиментов, лишь дружески кивнув друг другу. Я снова пристраиваю рюкзак за плечи и бодро топаю в сторону стоянки маршрутного автобуса, тогда еще курсировавшего между поселком и аэропортом.

Автобус, к счастью, пока на месте, дожидается пассажиров практически одновременно с нами прилетевшего рейсового Як-40, на каком я должен был прибыть домой еще только через четыре дня. А я уже здесь, и снова радость теплой волной обдает меня.

Но вот автобус, резво скатившись по плавному серпантину тогда еще просто гравийной и единственной в Эвенкии дороги федерального значения Тура-Горный, выныривает из холмистой тайги и въезжает в поселок, компактно раскинувшийся на полуострове, образованном в месте слияния Нижней Тунгуски и ее притока Кочечума.

Поселок застроен преимущественно серыми деревянными двухэтажными домами, с жидкими от грязи улицами, с там и тут все еще дымящими трубами котельных, но с уже пробивающейся травкой на подсохших участках голой земли, с набухшими почками ивняка за размномастными изгородями палисадников. Но солнце уже стоит высоко и греет вовсю и весело отражается слепящими бликами от окон домов, и народ ходит уже легко одетым. Весна пришла и на эту неухоженную северную землю. И я люблю этот неуютный поселок, потому что в нем живет моя обожаемая женщина, и это к ней я спешу, преодолев тысячи километров и другие преграды.

Ключей от квартиры я с собой не брал, а потому иду сразу на работу, в редакцию. И вваливаюсь в наш общий со Светланой кабинет и, слава Богу, застаю ее на месте.

И вот это вот изумление в ее серо-синих глазах, смешанное с радостью от моего внезапного появления, тонкие руки на моей шее, эти стройные ножки в кокетливых сапожках, привставшие на цыпочки и прижавшиеся к моим, эти жгучие поцелуи-укусы становятся мне наградой за все перенесенные накануне страдания.

– Постой, – бормочу я, задыхаясь, – у меня вон что…

Я сбрасываю рюкзак на пол и вынимаю из него стоящий торчком газетный сверток, с шуршанием разворачиваю его и высвобождаю выжившие за эти вымотавшие меня два дня пунцовые розы, которые я купил на знаменитом огромном, шумном Зеленом рынке Алма-Аты, куда ездил за картошкой перед самым отъездом в аэропорт.

Кто-то в дверях кабинета тихо ахает от восторга – это к нам начинают заглядывать немногочисленные любопытные сотрудницы редакции.

– Вот, поставим их у нас в кабинете, пусть всех радуют, – говорю я. – Хотя они, конечно, твои.

– А картошка? – обеспокоенно спрашивает любимая. – Надеюсь, про картошку ты не забыл?

– Конечно, нет, – отвечаю я, снова притягивая ее к себе и целуя ее в уголок маленьких капризных губ.

– Ну, тогда пошли домой, жарить картошку…

И мы, счастливые, пошли жарить картошку.