Лилит Базян - Женский портрет. Эссе о писательницах

В 1910—12 годах участниками «Блумсбери групп», в частности искусствоведом Роджером Фраем, в Лондоне была организована выставка импрессионистов, что для столицы, все еще пребывавшей в плену викторианской эпохи, оказалось настоящим потрясением. В те же годы Вирджиния, в девичестве Стивен, становится женой Леонарда Вульфа – журналиста, писателя, одного из членов их интеллектуального сообщества. Союз, построенный на любви, оказывается не менее творческим. В 1917 году супруги основывают издательство «Хогарт-Пресс», в котором и публикуется Вирджиния, а также Т. С. Элиот, Кэтрин Менсфилд, Фрейд… Яркая и обаятельная, Вирджиния по-прежнему центр литературного салона, который собирается теперь у них в гостиной. Писателями, художниками, искусствоведами не оскудевает их дом. Сюда их влечет неутолимая жажда «неуловимая суть», таящаяся за каждой песчинкой этого мира и в гостеприимном доме супругов Вульф.

Любая смерть кажется странной, ничем не оправданной. В особенности смерть самоубийцы. 28 марта 1941 года Вирджиния Вульф утопилась в реке Оуз, в Сассексе, неподалеку от своего загородного дома. Современные психиатры нашил оправдание этому поступку в болезни писательницы. Она действительно слышала голоса и страдала нервными расстройствами. В посмертной записке она написала мужу, что была счастлива с ним. «I don’t think two people could have been happier than we have been». Дважды звучит в письме эта фраза. Стоит ли трактовать ее дальнейшие действия, как отказ от прежнего счастья и жизненной полноты? «Взяла и все выбросила», – сказала бы миссис Дэллоуэй. Но это не случай Вирджинии. В ней уживались все состояния одновременно, подобно тому, как вечность умещается в мгновении. Ей было 59. Из хрупкой девушки с тонким профилем она превратилась в насмешницу мисс Марпл. Подперев щеку рукой, немного удивленно она смотрит на нас с поздних фотографий. Именно тоном ехидной старушки поучает миссис Вульф юных поклонников, осмеливающихся задавать ей вопросы на английском сайте-мистификации. Да, она не прочь пошутить. Чего ей стоит превратить героя в середине повести из мужчины в женщину.

О чем она думала эта английская леди, погружаясь в воду? Любовалась бликами заходящего солнца, прислушивалась к затихающему шелесту листьев? А может шептала, зажмурив глаза: «Спасибо, спасибо, спасибо… Спасибо за все!»

Когда Леонард, обнаружив записку, прибежал к реке, он увидел, как вниз по течению скользит трость его жены.

Волны разбились о берег.

Живость ума и веселость нрава весьма ценились в английском обществе XVIII – XIX веков. Думается, и в наши дни подобные достоинства не останутся неоцененными. Юные барышни по-разному пользуются дарами, коими наделяет их щедрая матушка природа. Кому-то нравится блистать в высшем обществе, кто-то предпочитает стоять в сторонке и посмеиваться в кулачок над разыгрываемыми сценками из человеческой комедии. Такова Лизи из знаменитой «Гордости и предубеждения», такова героиня другого романа, рассудительная Энн Эллиот, такова была сама Джейн. Мы не претендуем на достоверность изображаемого нами портрета, лишь набрасываем штрихи, ведомые интуицией. «Чем больше я наблюдаю мир, тем меньше он мне нравится», – признается Лизи сестре. Насмешница Остен красноречиво живописует в письмах сестре Кассандре сплетни и нравы своего времени. Сомерсет Моэм, покоренный изяществом ее стиля, приводит с десяток цитат в своем эссе о писательнице: «У одиноких женщин наблюдается жуткая тяга к бедности, что и служит одним из веских доводов в пользу брака»; «Вы только подумайте, миссис Холдер умерла! Бедная женщина, она сделала все, что было в ее силах, чтобы ее перестали поносить»; «Вчера миссис Хэйл из Шерборна от испуга родила мертвого ребенка за несколько недель до того, как он ожидался. Полагаю, что по неосторожности она посмотрела на своего мужа». Метко сказано. Однако, если учесть, что письма писались без расчета на публикацию, а лишь как доверительный разговор двух сестер – автор из хрупкой и чувствительно барышни XIX века, ведь так принято представлять девушек, пишущих о любви, превращается в холодную, язвительную и, не побоюсь этого слово, бессердечную англичанку, не питающую особых иллюзий по поводу этого грешного мира. Вирджиния Вульф в статье «Джейн Остен» подчеркивает, как боялись окружающие меткого язычка Джейн. «Она обладала трезвым взглядом на жизнь», – слышу я голос воображаемого критика. Трезвость подразумевает под собой четкую уверенность в эгоизме и мелочности человеческого существа. Потому так трудно ее героиням не ошибиться в выборе возлюбленного, потому долгожданному принцу необходимо полностью, кардинально, преобразиться, и из надменного, напыщенного, равнодушного или излишне робкого и слабого чудесным образом превратиться в великодушного, тонкого, удивительно близкого, жутко необходимого, того самого, в конце концов. Потому так важно ему совершить подвиг, спасти от позора невинную девушку, разоблачить негодяя и завоевать, заслужить тем самым любовь принцессы-главной героини. Но увы, такое случается лишь в романах Джейн Остен. В обычной жизни придется запастись некоторым количеством снисходительности и доброты, без которых трудно разрешить людям оставаться людьми.

В аннотации к небольшому изданию, приобретенному мною в книжном на Тверской, в котором каждая страничка украшена золотой каемочкой, а длинной матерчатой закладкой можно отмечать наиболее полюбившиеся из иллюстраций Хью Томсона, написано, что «Доводы рассудка» – самое автобиографичное произведение писательницы. Удивительно увлекает. Переворачиваешь страницу за страницей и не оторваться. Этому феномену Остен удивлялось не одно поколение читателей. Энн Эллиот, героиня, совершила ошибку, поддалась разумным уговорам тетушки и разорвала помолвку с любимым. Но он возвращается, появляется собственной персоной где-то на 70-й странице. На мой взгляд, излишняя уступка любопытству читателя. Героиня в книге только одна, и мир романа – мир ее переживаний. Он приехал, он больше не любит ее, рассказывают, что он ухаживает за другой, он прошел мимо, взглянул, повернулся, сейчас он объяснится. Настолько велик накал ожидания, что любое оправдание оного неминуемо разочарует. Так было в пятнадцать, когда хотелось влюбленности и не волновало, существует ли предмет любви на самом деле. Главное можно грезить о нем и писать стихи. Так до конца повести и ждешь, когда же он скажет главное, а он все: «Вы надрываете мне душу. Я раздираем между отчаянием и надеждою. Не говорите же… Сердце мое полно…» – все не то, не то.

Читать дальше