Шарлотта Лис - Диско

– Нет-нет. У меня остались. И я знаю, что буду делать! – тут он разважничался и чуть не разронял то, что не доел. – Я буду горячий шоколад варить! Завтра обещают похолодание.

– И ты встанешь у плиты?!

– Шотландец, который не может сварить шоколад – уже не шотландец, увы!

Было семь часов вечера. Эссекс прятался в темноте, а душа этого мира – в глазах Зака…

– Разорилась и купила новые дискеты. Разноцветные, в коробочке. Мне уже так надоела моя черная… Тут на всех хватит. А вот это… – смотри! Так красиво завернули – там внутри будильник. Большой. Зеленый. Ну что еще можно подарить?! Вместо секундной стрелки фигурка дятла. Он долбит нарисованное дерево… Да… развернуть уже не получится никак… В общем, там будильник. Специально не завели, чтоб не думалось… А что это у вас тикает в коробочке? Вместо сухого треска он звенит, как колокольчик… Дин-дон!..

Странно это прозвучало – отрывисто и неожиданно, будто кто-то пришел. Получился у меня механический звук, а не слово. От этой противоестественности все внутри дрогнуло. Я подняла на нее глаза и поняла, что она и не сводила с меня взгляда. Опять я болтаю глупости и не знаю, о чем она думает…

– А сегодня было интересно. Когда мы подошли к эскалатору, там стояла девушка с узкими глазами и ужасно боялась. Она, наверное, из самой последней глуши. Потом ее друзья поехали наверх, – и девчонке ничего не оставалось… Она полезла вслед за ними, чуть не упала и стала хвататься за людей. Которыми оказались мы! И я вот думаю… Поневоле захочешь, чтобы Мигель свалился на эскалаторе и хватался за меня, как за последнюю соломинку…

– Грустить будешь, – прошептала она.

Ее взгляд преследовал меня. Лампа ярко-ярко горела. Конечно, я буду грустить – но что же мне делать? Остается только все свои недостатки обращать в достоинства.

У нее странные глаза – немного косые, немного застывшие. И постоянно там дрожит какое-нибудь чувство. Смотрит и будто даже не видит – только дрожит чувство– и молчит… А ты думаешь – вот мой грех! Вот мое странное сокровище, мое чудовище с сильными, властными губами. Наверное, если бы она была красавицей – она покоряла бы сердца настоящих мужчин… и бросила меня. Как бы тяжело было отпустить ее к парню… И стать тогда больше одинокой, чем комета в космосе…

Если бы я пела на эстраде – то о любви к ней. И создала бы клип на очень грустную песню: она уходит к мужчине, они стоят рядом и внимательно смотрят друг другу в глаза, а я пою одиноко и неподвижно стою на какой-нибудь горе – будто превращаюсь в плакучее дерево… Представляю две фотографии в диске; одна – моя, допустим, та самая, где рукава закатаны и на запястье огромные синие часы – там я очень сильно похожа на парня. А рядом ее фотография – обязательно в желтой блузке. Ей идет желтый цвет! Она улыбается на фоне каких-то зеленых лугов – так здорово улыбается, что мне могли бы позавидовать! – и косых совсем не заметно…

Я люблю тебя, некий малыш! Мне очень надо… И неважно, как это все называется.

– Энджи… Завтра у Зака консультация в восемь утра, а Валенсия пока без будильника и не проснется… Может быть, мы сходим в душ?..

– Может быть, – улыбается игриво…

Она становится ближе мне – в этой комнате; гораздо ближе, чем та подруга, что сидит со мной за партой – даже если она гладит мои пальцы под столом, даже если мне удается расстегнуть ей в библиотеке хоть одну пуговицу… Может быть, оттого, что здесь я вижу ее плечи под сползающим полотенцем, капли утренней воды на ресницах, последний блеск в засыпающих глазах.

Мне не забыть тот день, когда она в длинном сарафане задумчиво сидела у окна, а я хотела видеть ее лицо – и оставалось только опуститься на колени… В тот момент поняла одну святую вещь: если бы я носила мужское имя, то ни за что не позволила бы ей быть мне просто подружкой или любовницей – она стала бы моим домом.

– Может быть, нам в Голландию поехать? Говорят, там возможны однополые браки…

– Купим свадебные платья…

Я потянулась к ней и вдруг увидела коридор. Пришлось запустить через всю комнату собственным рюкзаком. Дверь захлопнулась, и мы свалились на постель…

Я СОШЛА С УМА. МНЕ НУЖНА ОНА.

4. Когда этот варварский мир удивляет нас своей дикостью, нам, наверное, кажется, что мы благороднее. Но мы лишь ведомые, … как и всегда. И не чувство какое-нибудь тревожит – даже не предчувствие; не надоедливый звук вдалеке – и даже не его отсутствие, но смирение перед внезапной красотой, – а за окнами бушует стихия… Будет ли это твоим раздражением или радостью, решит твой бог, но душа станет ревнивой, как животное – она знает, что это космическая боль, которая ее достанет…

Мир, я хочу объять тебя весь!

Я волк, что рыщет по острым ножам или волчонок, который еще боится… Я вижу красоту, и не надо меня губить! И оттого, что станет холодно, будет лишь весело, – ну разве не представишь ты, будто это никем не согретая его кожа!.. Я придумаю его, я его создам … из снега.

Снег пошел сплошной стеной, раскрашивая воздух в белый цвет. Только что блестели в глаза огни – отражались лампы на полированном столе библиотеки – и вдруг вижу в окно зимнюю громаду: висит изображение, как картина.

Снег падал и тут же таял, словно исчезал в камнях. Дороги отсырели, будто барабанил дождь. Сквозило в лицо, надувало что-то в сердце, а я только расстегивала куртку. В белом тумане появился Зак – как маленькое чудовище. Мне показалось, что он двигается очень медленно, словно пробивается сквозь заросли – и постоянно вертится, играет в снежный вальс. Намокла рубашка, волосы запутанные, заметенные.

– Снег! Снег! – вопил он.

Это была уже серенькая тень на фоне, просто большая снежинка, которая мелькнет рядом – и не поймаешь… Нечто воздушное, расплывающееся, а вопило уже собственное сердце – не голос Зака…

И внезапно налетело что-то сильное, коренастое, живое – завертело, завертело.

– Снег! – раздавалось совсем близко. – Снег!

Перед глазами все поехало. Откуда-то появилась Валенсия в своем сером плаще.

– Стойте! – доносились ее слова. – Не сходите с ума! На улице три градуса! Вы в больницу хотите? Оденьтесь хотя бы! Прекратите вертеться!

– Мы не можем. Мы в круге жизни, – сказала я и ухватилась за голову.

Зак все-таки оставил меня, но бросился к сестре.

– Я варю шоколад! А я шоколад варю!

– Вари хоть отраву! – она хлопала его длинными полами и пыталась бежать.

Потом я увидела Анну, из-за ее спины выглядывал все тот же Зак.

– Отпусти! Отпусти! – кричала Энджи. – Уронишь! Уронишь!

Казалось, что все они сейчас превратятся в снег и растают – запорошенные, забрызганные, неузнаваемые фигуры…

Когда мы вломились, наконец, в дом, у Зака на плите уже гудело.