Хороший текст - Окраина. Альманах

То, что в репетиционной бушует застолье, ей в голову не пришло.

…

Говорили, конечно, о спектакле.

– Ты, Каримова, ложишься на мужика, как очень уставшие люди ложатся поспать…

– Да ну вас! Вы меня ещё на репетициях замучили!

Cцена секса, и правда, вызывала отдельный интерес.

– Неправильно ты, Ирина, на Сеню залазишь, – говорил Сергей Палыч. – Сейчас я тебе покажу, как надо…

– Нет! – пугался Сазонов. – Не надо ничего показывать!

Секс не должен был выглядеть как в жизни, в этом всё дело. Ну что хорошего, если двое возьмут и улягутся в кровать? В коробке сцены покажутся они со своей кроватью мелкой деталью. Поглотит их сценическое пространство. А надо – чтоб они им владели, его оживляли, чтобы их энергия наполняла всё вокруг. Поэтому Фомина придумала такую картинку: молодые люди гоняются друг за другом. Дурачатся. Потом Ирина толкает Сазонова на скамью – и почти сразу обрушивается занавес, скрывая пару, а на авансцене начинает туда-сюда дёргаться самосвал. Детская игрушка, забытая, по сценарию, сыном главного героя… Самосвалом управлял из-за кулис Вовка Маслов, чётко соблюдая хорошо ему известный ритм.

– А давайте, – предложил сейчас Вовка, – следующий спектакль по Камасутре поставим!

– Одноактный! – поддержал Сергей Палыч, и получилось, что Соня впервые вступила в этот храм искусства на взрыве хохота.

Её поразило, что они смеялись. Даже Сазонов смеялся. И это после всего!

…

Репутация Сенечки в Бельске, вообще говоря, напоминала репутацию в мирном поселении берсерка. И был стишок, частично её отражавший:

– Как-то наш Сазон воробьёв кормил.

Кинул им батон – восемь штук убил. 1 1 слегка изменённое стихотворение Олега Григорьева. Оригинал: Прохоров Сазон Воробьёв кормил. Бросил им батон – Десять штук убил.

Сазонов ржал.

– Щас я вам расскажу про воробьёв, погодите… Первого своего воробья я убил в восемь лет.

– Из рогатки?

– Садист малолетний!

– Мы с отцом принесли его домой, ощипали, поджарили и съели.

– Там разве было что есть?

Соня, которую упихали за стол, не спросив как зовут, сидела розовая, с блестящими глазами: её почти физически подпирал источаемый Сазоновым жар.

– Так, держите все рюмки! – распорядился Маслов. – У нас тут новый человек пришёл, пусть скажет тост!

Соне хотелось сказать, что спектакль был прекрасен, что Фомина – просто подарок для Бельска, подарок незаслуженный – ведь явно же велика она этому городу – и оттого тем более ценный… Какая злая судьба занесла её сюда? – режиссёру такого класса надо работать с лучшими артистами, по всей России ездить, сотрясать гастролями театральную среду… Но от общего внимания Сонечка стушевалась, пробормотала неловко:

– Я бы хотела… за Римму Васильевну.

…

Было время, когда Фомина вела жизнь, соразмерную своему таланту. Жили они тогда в областном центре, она служила там в театре: всегда аншлаги, и билетов не достать, и постоянные гастроли. С гастролей-то и начался разлад в семье.

– Это – жизнь?! – кричал Дима. – Это – семья?! А Мишка? Какая ты мать! Ты же его почти не видишь! Я про себя молчу! Ты хоть раз в жизни ужин приготовила? Чтоб я пришёл с работы – и ужин на столе? Как любой мужик!

Когда ему предложили переехать, занять должность начальника цеха на электростанции, недавно запущенной в уральском посёлке, Дима в это предложение просто вцепился.

– Я понимаю, у тебя здесь работа и всё такое… – сказал он ей.

– Но это всего лишь театр, – добавил.

– А мы, – напомнил, – семья. Для женщины это главное. Должно быть, по крайней мере.

Каждое слово попадало в неё как пуля.

А Мишка сидел на полу и катал по рельсам игрушечный паровозик.

…

Директор местного Дворца культуры, куда Римма пришла с трудовой своей книжкой, обрадовался страшно:

– Да золотая вы моя! Мы с вами тут таких дел натворим! Мне нужен – позарез нужен, понимаете? – режиссёр массовых праздников! Вы – просто счастье мое! Всё-всё-всё, я вас оформляю! И – знаете что? Мы для вас откроем театр! Любительский, а? Вот я дурак! – хлопнул себя по лбу. – Растерялся прямо от такой встречи…

Он встал, сделавшись официальным, подошёл к ней, поклонился, чуть нагнув прямой свой полный стан. Представился:

– Кобрин, Семён Петрович. Так, что мы с вами запишем, Римма Васильевна? В приказе? Режиссёр любительского театра при Дворце культуры «Соратник»? – Кобрин поморщился. – Любят же, – пожаловался, – давать у нас дурацкие имена… Вслушайтесь: «Дворец – Соратник!» Дворец – и вдруг соратник, бред же! А люди, Римма, какие тут люди попадаются! Это же – вообще! Вчера одна заходит и заявляет мне со всей прямотой: «Здравствуйте, я – с училища…» «Чем же, – говорю, – в таком случае я могу вам помочь?»

Римма засмеялась. «Ну и пусть, – подумала, – пусть театр будет любительский. Пусть в маленьком городе. Всё-таки – театр. Сцена».

…

А потом Дима ушёл к другой.

Да потому что не было! Не было никакого Димы! Был обычный средний мужик, который после двадцати лет брака берёт и уходит к молодой. Тебе пятьдесят, а ей тридцать – и в чём его обвинять? Это естественный путь событий. А ты иди к своим слесарям, электрикам, юристам – ставь с ними, с деревяшками, Бунина. Подпирай их светом, музыкой, придумывай мизансцены, придумывай каждый жест, потому что сами они ни черта не могут… Паши девять месяцев – это ж родить можно! – чтобы спектакль шёл час. Посмотрят его человек, может, двести, больше тут не наберётся, – считай это успехом. И подыхай потом, подыхай, пока новый замысел не придёт и ты не начнёшь опять пахать, прячась от факта, что никому это здесь не надо, что давно в твоём существовании нет никакого смысла…

Просрала ты свою жизнь, Римма Васильевна.

Фомина выбралась из-за стола.

Её ухода никто не заметил: у детей начались уже танцы.

…

Огромный Вовка Маслов прижимал к себе Любу, которая в спектакле играла привидение, и неплохо играла кстати, несмотря на свою вызывающую материальность.

– Ты меня задавишь! – капризничала Люба.

– Ну, я ещё никого не задавил… – успокоил Вовка. – Ребро как-то сломал – это было.

– ?!

– Танцевал тоже с одной… Обнял покрепче – смотрю, она побелела, ни слова сказать не может. Думаю: что такое? Ребро, оказалось, сломано. Потом в больницу к ней ездил…

– И всё?! Как честный человек, ты должен был на ней жениться!

– Дак она уж была замужем.

Между танцующими ходил и улыбался Королевич, носил на стол ещё какие-то закуски, чистые стаканы.

Сын вечно занятой мамы, Королевич отдан был в своё время в круглосуточный детский сад, и бронебойная система тамошнего ухода и воспитания навсегда закрепила некоторые особенности его развития: был он молчалив, запуган, учёба у него не шла, работать он устроился сторожем. В театре Королевич ничего, конечно, не играл, но всегда был под рукой для разных мелких поручений. Фомина любила его и как-то берегла: ни разу в жизни – ни разу! – не повысила на него голос. Больше-то этим никто из детей, включая безукоризненного Сергея Палыча, не мог похвастаться.