Иван Валуев - Записки отчаяния

От выпитого на ночь кофе не спалось. Цикады развернули свои концерты за окном и стрекотали, как и каждую летнюю ночь до этого. Я стал задумываться над тем, как можно поменяться и что можно вообще сделать со своей жизнью. Но так и не смог прийти к логическому итогу. Все сводилось к дремоте или к взаимно замещающим мыслям, которым не было конца и края. Они бывают порой до того нелепы, что хочется смеяться. А когда хочется посмеяться в следующий раз, эти мысли притаиваются где-то в уголках моего скудного разума и тихонько смеются надо мной, как посмеивается парочка студенток-пигалиц над нищим. Все-таки дремота завладела мной, хотя и не подавала надежды на погружение в фазу глубокого сна. В этом состоянии, схожем с миражем или даже с галлюцинациями, которые плывут перед глазами без твоей участи, я начинаю различать каких-то неведомых ранее людей, красивые и примечательные местности: долины, раскинувшиеся под навесом крутой скалы; лес, сопровождающий меня по обе стороны тропинки; река, стекающая с гор тоненькой струйкой параллельно тропинке. Но я лишь, как соглядатай, как путешественник, иду по тропинке, шурша землей под ногами. Огромные корабельные сосны удерживают в этой зоне прохладу, несмотря на палящее сверху солнце. Мирная духовная тишина, наполненная не раздражающей какофонией пения птиц, журчания реки и треска веток деревьев, проявлявшегося тут и там в лесу. Я иду все выше и выше. Дальше виднеются горы, до которых рукой подать. Но они никак не приближаются ни на йоту. Дерево лавочек и стола, стоявшие на повороте тропы, были слегка мокрыми то ли от влажности этого места, то ли от недавно пролившегося дождя. От чего пробуждался аромат влажного дерева. Такой терпкий и приятный, способный пробудить инстинкты и желания. Такой насыщенный и в то же время едва ощутимый. Можно было присесть, но нужно было двигаться дальше, до того, как начнет садиться солнце. Ощущение аромата мокрого дерева мне хватило, чтобы отдохнуть, не останавливаясь, и продолжить свой путь. Как только я ступил на поворот тропы, моя дремота резко сменилась горькой реальностью, где цикады не заканчивали свои арии, ничуть не схожие с Россини, что своей монотонностью являлись отображением моего убогого я.

***

Музыка в баре была разной. Как и посетители этого заведения. Иногда здесь играла музыка Джо Кокера, иногда симфонии Брамса и даже Стравинского. На выходных в основном включали альтернативный рок или, так называемый, industrial-rock. Я бывал в этом месте редко,но не настолько,чтобы не заметить хотя бы одного завсегдатая. Но, на мое удивление, каждый раз приходили разные люди, по-разному одетые и с разным настроением. «Здесь не грех выпить и подраться» – уверял меня бармен, заметив на моем лице скучающую мину. Сам бармен излучал слишком наигранную улыбку, будто всю кожу с лица ему собрали на затылке, отчего его рот казался страшно растянутым. Я спокойно продолжал потягивать свой виски, который никак не шел с музыкой этого вечера. Это был симбиоз электронной музыки и невнятной безвкусной речи, от которой зудело в ушах. Я допил виски и стал посасывать лед из бокала, который пропитался вкусом и ароматом виски, как рядом со мной оказался мужчина среднего роста, одетый в дорогой костюм. От него разило 42-ым Фаренгейтом и таким отчетливым чувством счастья, которое визуально в нашем мире может показаться сумасшествием или злорадной насмешкой. Сам он заказал себе пиво. Пил его и рассказывал, не обращаясь ни ко мне, ни к бармену, в пространство, историю о глухонемом мальчишке, мечтавшем когда-нибудь воспользоваться обычным телефоном. Этот шестилетний мальчик в детстве наблюдал за мамой, как та подходила к висевшему на стене телефоне, снимала трубку и, беззвучно для мальчика, испытывала уйму разнообразных эмоций, который мальчик пытался разгадать и определить. Мальчик изо дня в день видел, как эта штука (телефон),пробуждает в человеке эмоции, выражавшиеся на лице. Он только наблюдал за телефоном со стороны. Эта неизвестность так его завораживала, что он уже сам себя стал заставлять не подходить слишком близко к телефону, чтобы не воспользоваться им. Мальчик чувствовал, что его ждет сильное разочарование, но не мог для себя объяснить это чувство. И однажды он не был в силах сдержаться и взял телефон, как берут ювелиры драгоценные изделия, – очень аккуратно, нежно, рассматривая каждую малейшую деталь и царапинку на предмете. И какого же было его разочарование, когда, поднеся трубку к уху, он не услышал ничего.

***

Вокзал был, как всегда забит людьми. Тот короткий промежуток времени, в котором можно заметить пустующий вокзал, проглядывается очень редко и лишь в моменты, когда прибывающие поезда еще в дороге, а до отправляющихся еще уйма времени. Но я шел как раз в то время, когда мир был похож на бесконечно работающую утробу, выпускавшую все новых и новых людей, ничем не отличающихся от других. Таких же серых, таких же стереотипных, подогнанных, как под трафарет. Люди шли мне навстречу, толкались, спешили куда-то. Я не успевал охватить взглядом хотя бы одну фигуру. Все перемешивалось в одном потоке. В потоке, где не чувствуется ни время, ни люди, ни жизнь. У входа играл мужчина средних лет на скрипке. Я остановился послушать. Он старался играть пятую симфонию Густава Маллера, но ему это не очень удавалось. Хотя было заметно, что играл он с чувством. Воздух стоял ниже обычного. Наверное, снова был произведен несанкционированный выброс заводских шлаков в воздух. Очень много людей в толпе покуривали свои сигареты. Кто-то курил, чтобы избавиться от стресса, кто-то, чтобы просто убить время, а кто-то уже по привычке. Вечер окутан дымом и смогом. Что может быть лучше? Я спустился в подземный переход, где еще доносилась музыка игры скрипача. Люди продолжали идти. Им не было конца. А жизнь шла своим чередом, вроде бы и без моего участия. Такое мое состояние Лев Толстой называл «душевной трусостью». От этих мыслей, моей трусливой душе ни стало хуже, и ни стало лучше. Я вышел на перрон, где меня встретил промозглый ветер, который сквозил по железнодорожным путям, как призрак давно ушедших поездов… Пара тлеющих окурков скрылись с перрона под порывом ветра на крупный железнодорожный гравий, и тихо себе продолжали тлеть… На перроне людей практически не было. Кое-где стояли одиночки со своим тяжелым багажом, ожидая то ли поезд, то ли тележку для груза. Я оглянулся вокруг себя. Со мной не было никакого багажа. Я скорее сам был багажом. По сути, в свой путь мне нечего было везти, кроме моего тела и, возможно, еще чего-то, что такое же невидимое и легкое, как ветер. И чем-то схожее с призраком давно ушедших поездов…

***

Плед оказался не нужен. Эта ночь была не такой холодной, как предыдущие. Но ветер иногда посвистывал, пробегая по ушам и спине мелкой дрожью. Шум волн заглушал мои мысли. Еще пол бутылки дешевого Сира Эдвардтса должны были впитаться в меня и раствориться в мутном опьянении. Спешить было некуда, еще целая ночь впереди. Ночь, за время которой можно перевернуть мир или не успеть и моргнуть дважды. На это все мне было как-то наплевать. Я сделал еще пару глотков и прилег на спину, ощущая каждый неудобный камень гальки. Звездное небо раскинулось передо мной во всей своей таинственной красоте. По радио передавали утром, что ночью можно наблюдать метеоритный дождь. Я как раз вспомнил об этой новости, как заметил один из метеоритов, который нам приятнее представлять в образе падающей звезды, чтобы загадать желание. Улыбка появилась на моем лице. Я не знал, что загадать. Пока я думал пролетел еще один метеорит, оставляя за собой светлый след, который не остался на небе уже в следующее мгновение. И этот след выразился в моем желании. «Пускай у всех все будет хорошо. И все будут счастливы» – сказал я еле слышно. Это скорее два желания. Но я ведь увидел две падающих звезды. Море мерно шумело своим прибоем; ветер несильными порывами придавал мне ощущение течения жизни и времени; а старый малый буревестник снова прилетел, и сел на небольшую возвышенность. Он был явно пунктуальнее меня. Очередную ночь он проводит в моей компании. Или я в его? Это не имело значения. Он всегда присаживался на одно и то же место. Никогда не подходил ко мне ближе. Это был явно очень деликатный малый буревестник, который уважал свое пространство и мое. И мы не мешали друг другу. Мне было интересно наблюдать за звездами. А он отчаянно вглядывался вдаль, за морской горизонт, где море и небо сливались в полную тьму. Возможно, он думал о своем доме. Об острове Мэн, вблизи Великой Британии, откуда этот вид родом. Когда горизонт стал проглядываться, а небо начинало прятать звезды, я вставал и собирался уходить. А буревестник, не повернув ко мне головы, взлетел, и паря над маленькими волнами, обозревал возможные направления своего путешествия. Быть может, мои желания сбудутся, и все будут счастливы. Включая и этого малого буревестника.