Владимир Мамута - Повесть и рассказ. Вовка. Фотограф

– Сало вкусное, давно такого не ели…

– Что ж, в Германии и сала нет? – отреагировал Санька, чтобы с чего-то начать.

– Есть, да пресное какое – то… Так, маргарин солёный…

– Ну, давайте ещё нальём.

– Не гони, крепкая…

Разговор потихоньку разгорался. Вовка болтал под лавкой ногами и вертел головой, рассматривая немногословную бабушку, говорливую тётю Любу, старавшегося выглядеть солидным Саньку, Клаву, с любопытством рассматривавшую гостей, старшего брата, которого и узнал не сразу – больно вырос с последней встречи…. Этот мир становился и его миром.

За окнами смеркалось, в горнице сделалось темновато, зажгли низко свисавшую к столу лампочку. Её тусклый свет иногда мерцал из – за гуляющих оборотов колхозного генератора и казался ненадёжным, как мир во всём мире, про который было написано на плакате в райцентре. Света хватало, чтобы осветить стол, но стены горницы словно отодвинулись, растворяясь в тени, и были заметны мерцающие красноватые отсветы остывающих где – то в глубине печи углей. Если бы какой – нибудь завзятый театрал заглянул сейчас в окошко, он увидел бы сцену: актёров, отбрасывающих длинные тени в круге света софитов, и декорации, искусно отодвинутые в сумрак, чтобы не отвлекать зрителя от действия.

– Дядь Миш, – прервал плавное течение нехитрой беседы уже захмелевший Санька, – вот вы полком командовали, так как вы думаете, правильно, что армию режут, соответствует это обстановке? Я, конечно, рядовой, но вот не уверен я…

Вовка не понял, про что Санька спросил, но увидел, что жёлтые глаза отца потемнели, губы плотно сжались, он склонил голову, плотно опершись локтями о стол, неподвижные пальцы сдавили ломоть белого хлеба. Ровное течение застольных слов прервалось вдруг, как прерывается иногда морось перед ливнем. Руки матери застыли на коленях.

– Раз партия приняла это решение, – отец говорил негромко, твёрдо, с ровными паузами между словами, явно не приглашая к дальнейшему обсуждению темы, – значит, были основания. Придёт время – их разъяснят. А про всё только бабы на базаре знают.

– Геть, Санька! Не мели спьяну! Закуш у йтэ! – навела порядок бабушка.

Застолье вернулось к ровному течению.

Вовка уже давно клевал носом и зевал, широко раскрывая рот, голоса взрослых отзывались в его голове ровным гулом. Он сполз с лавки и потихоньку вышел из хаты, за ним вышла мать. Они присели на лавку у входа и долго смотрели на красное солнце, медленно оседавшее в розовую подвижную дымку на западе. Вовка уютно прилёг на тёплые колена матери и тихо заснул под её рукой. Взяв сына на руки, Шура отнесла его в залу, на кровать с блестящими шариками, где было постелено на двоих с Женькой…

Он проснулся от оживлённого куриного кудахтанья. В окошко залы, повёрнутое на восток и располагавшееся как раз у изголовья кровати, наискось бил яркий солнечный свет и, отражаясь от белой меловой стены, слепил глаза. Вовка закрыл их и с удовольствием обнаружил, что свет стал красным, но оставался по – прежнему ярким. В красном свете плыли смешные, красные же, червячки. Рассмотрев червячков, Вовка снова открыл глаза, прищурился и огляделся. Рядом с его подушкой лежала ещё одна, примятая и прохладная. В зале никого не было. На комоде громко тикал незамеченный вчера огромный будильник с двумя перевёрнутыми никелированными чашечками сверху и чёрными стрелками. На стуле рядом с комодом лежали его аккуратно сложенные вещи, а на полу стояли жёлтые ботинки. Полежав немного, Вовка выбрался из – под толстого ватного одеяла и, ощутив колючую прохладу, быстро охладившую разгорячённое тельце, как мог скоро оделся. Осторожно подойдя к порогу горницы, вытянул шею – здесь тоже никого. На столе стояло что – то, укрытое белыми полотняными полотенцами и ощущался сладкий вкусный запах. Впрочем, Вовка был не из тех, кого так уж легко приманить каким – то там вкусным запахом. За окнами разговаривали.

– Шурка, на йщо ты йих в маг а зин послала, е всё! Снидаты треба!

– Да не посылала я никого… Они сами пошли…

Вовка узнал голос матери и выбежал на улицу. Мать разговаривала с бабушкой, державшей в руках огромную, изрядно помятую алюминиевую кастрюлю.

– Доброе утро! Молодец…. Сам оделся! Только шнурки завязать надо, когда ж ты научишься, иди сюда скорей. И умываться пойдём.

Вовка проигнорировал приглашение, подбежал к бабушке и заглянул в кастрюлю. Кастрюля была пустой, только к стенке прилип кусочек варёной картошки. Бабушка засмеялась.

– Це я, внуч о к, Ваське йисты задавала.

– А Зольке, Зольке давала?

– А як же, и Зорьке, и курям, вси йисты хочут….

Шура присела, и, завязывая шнурки, изложила план действий:

– Ты, наверное, тоже есть хочешь. Папа с ребятами сейчас из магазина придут, будем завтракать. А пока давай умываться и… всё остальное…. Сегодня Пасха, праздник…. Бабушка с тётей Любой много вкусненького приготовили, ты такого никогда не ел!

– А Васька что ел?

– А ему специальную еду варят – картошка там… буряки, каша…. Бабушка рано поднялась, чтобы всех накормить – ещё солнышко не встало!

– А кулицы где?

Шура до войны закончила педтехникум и даже успела поработать учительницей, поэтому относилась к культуре речи уважительно.

– Правильно говорить – «куры». Наверное, со двора вышли. Ну, пойдём!

Вовка посмотрел в сторону выхода со двора. На «порядке», по вчерашним меркам, было оживлённо. Куры и вправду ковырялись у обочины грейдера. А ещё, в сторону центра, куда уехало вчерашнее такси, шла группа женщин в новых цветастых платках. У бабушкиной хаты они остановились, поздоровались с матерью – «Христос воскресе, Шура!», и мать, подойдя ближе, ответила весело – «Воистину воскресе!», слегка поклонившись.

– С праздником! Как дела у вас?

– С праздником! О-ох, да слава Богу! Грех помирать будет! – засмеялась старшая, – вси приихали?

– Все… Вот, младший, Вова… Поздоровайся!..

Вовка плотно сжал губы и набычился.

– Стесняется.… Батюшка-то приедет?

– Приедеть! От, встречать и дем…. Де ж Михал Матвеич?

– Со старшими в магазин пошёл, повстречаетесь….

Вовка, по дороге к лавке, на которой стояло оцинкованное ведро с расположившимися рядом эмалированной кружкой и пластмассовой мыльницей, безуспешно размышлял, о чём таком говорила мать с весёлыми тётками…. «Христосе»… «Воскресе»…. «Встречати»… Между тем, с долженствующим приехать батюшкой его связывало совершённое года три назад таинство крещения. Таинство и в том смысле, что д о ма, в семье партийца, о нём говорить было не принято, только в фарфоровой шкатулке немецкого сервиза, как в катакомбах, хранился неровно отлитый оловянный крестик на шнурке из суровой нитки.