Сергей Трахимёнок - Груз небесный

На платформе, куда они вышли из электрички, никого не было. Старлей, оставшись с Веригиным один на один, изрядно трусил, и Веригин, компенсируя свое недавнее унижение на вокзале, не удержался и посмотрел на сопровождающего взглядом, не сулящим ему ничего хорошего.

– Нам по этой дороге, – заискивающе сказал старлей, и Веригину расхотелось напрягать [7] Напрягать (сленг) – нервировать, причинять беспокойство. его. Он поправил на плече вещмешок и двинулся по асфальтовой дороге, вдоль которой торчали столбы, с темневшими негорящими фонарями.

По дороге они шли долго, во всяком случае, так показалось Веригину, и за это время старлей ни разу не подошел к нему близко, держал дистанцию. Так они добрались до поселка, на окраине которого в темноте виднелись освещенные прожекторами несколько пятиэтажных зданий. Это была войсковая часть. О том, что это именно она, свидетельствовал еще один признак: здания были окружены забором, а забор имел железные ворота с огромными пятиконечными звездами. Рядом с воротами находился домик КПП.

Это была цель их путешествия. Веригин догадался об этом еще и по поведению старлея. Тот, наконец, обогнал его и стал стучать в запертую дверь КПП.

Дверь долго не открывали и Веригин мысленно обозвал всех, кто нес службу за нею, представителями военизированного колхоза. Не добившись результата, старлей дал Веригину команду продолжать стучать, а сам направился к окну. Но тут за дверью раздались шаги и звук отодвигаемого засова.

Веригин мгновенно сообразил, что сейчас может произойти, и позвал старлея. Старлей, чертыхаясь, пошел обратно, и вовремя, потому что дверь открыл заспанный солдат с черными погонами и эмблемами связи на петлицах. Увидев перед собой рядового, он счел, что тот темперамент, с которым стучали в дверь не соотносится со званием краснопогонника, и открыл было рот, чтобы сказать Веригину все, что он о нем думает, но тут же закрыл его, поскольку за спиной Веригина появился старлей, на лице которого было зверское выражение, не сулившее службе КПП ничего хорошего.

«Ага, – подумал Веригин, – здесь все же существует субординация, и это вселяет надежду…»

Он посторонился, давая старлею пройти, и двинулся вслед за сопровождающим, понимая, что в части они опять поменялись местами и впереди теперь будет старлей.

В комнате дежурного по части сидел капитан-танкист. Старлей доложил ему, что прибыл, вытащил из дипломата пакет, в котором, как догадался Веригин, были его документы, и бросил на стол.

– Все, – сказал старлей капитану, – я привез его, теперь ваши проблемы… Доложишь энша [8] Энша (нш) – начальник штаба. , что я на службе буду после обеда…

Потом старлей вышел из дежурки. Причем он даже не взглянул в последний раз на Веригина, прошел мимо, так же, как несколько минут назад прошел мимо него на КПП. Но Веригина это не обидело. Впрочем, о чем говорить и о чем сожалеть. Хорошо еще, что не пожаловался капитану на «недостойное» поведение рядового Веригина по дороге и не порекомендовал закрыть его до утра в какую-нибудь «кандейку» [9] Кандейка – «задержка». или на гауптвахту, с него могло статься.

Когда старлей ушел, капитан кивнул Диме на стул и принялся звонить куда-то по телефону. Закончив разговор, он спросил Веригина о его гражданской специальности. Дима не успел таковой обзавестись и честно сказал капитану об этом, не стал врать, чтобы подороже себя продать. Капитан, выслушав его ответ, потерял к нему интерес и занялся разборкой каких-то бумаг.

В дежурке было тихо и тепло. Веригина стало клонить ко сну. Он клюнул носом. Капитан, увидев это, снял трубку телефона и грозно рявкнул:

– Третья… я долго буду ждать или вас потренировать надо?

Накачка капитана возымела действие. Уже через несколько минут в дежурку влетел рядовой с повязкой дневального на рукаве.

– Пристроишь в роте, – сказал ему капитан, – доложишь командиру. Документы до утра побудут у меня.

– Понял, – не по-военному заявил дневальный и, обращаясь к Веригину, сказал: – Пойдем.

– Погоди, – вдруг произнес капитан, как будто что-то вспомнив, – дай свой мешок.

Веригин поставил мешок на стол и хотел развязать его, но дежурный остановил его жестом. Затем он потряс мешок, прощупал его, «на предмет наличия бутылок» и отпустил Диму с миром.

– А если водка в грелке? – сказал дневальный, когда они вышли из дежурки. – А?

– Тогда ее не нащупаешь, – подыграл дневальному Веригин.

– Правильно, ты откуда?

– Из Новосибирска.

– Есть у нас твои земляки, – сказал дневальный.

Они зашли в расположение роты, где сопело и похрапывало добрых сто носов, дневальный ткнул пальцем в свободную койку, сказал:

– Поспишь пока без простыни, – и ушел туда, где горела сигнальная лампочка, стояла тумбочка, на которой сидел второй дневальный и клевал носом.

Вообще-то, комвзвода-два – неплохой парень, но, как говорит Шнурков, в роте должности хорошего парня нет, a есть должность командира взвода, а комвзвода он плохой, хуже некуда.

Срочную службу Гребешков служил в нашей части и, говорят, был примерным военным строителем: работал хорошо, не хулиганил, не ходил в самоволки, не пил водку. Мой друг и коллега замполит второй роты Горбиков назвал бы его со своей ученой колокольни хорошим функционером. И надо же было кому-то из командиров уговорить этого функционера пойти в школу прапорщиков. Впрочем, картина здесь ясная: в часть пришла разнарядка – «подобрать из числа дисциплинированных» – и его подобрали. Благо, тем, кто попадал в школу со срочной, давали возможность не дослуживать три месяца. На них, видимо, и клюнул будущий комвзвода-два, плохо представляя себе будущую свою жизнь. Из школы он прибыл с отличной характеристикой примерного курсанта, но… учеба в нашей жизни одно, а реальная армия и жизнь – другое. У Гребешкова нет внутреннего мужского стержня, он мягок, как каракатица, а мягкий командир в армии – абсурд. К тому же он побаивается подчиненных, а те это чувствуют и, если бы не положение командира, давно бы свернули ему шею. Изолированные мужские коллективы не любят слабых, говорит тот же Горбиков.

В общем, ждет Гребешкова до конца контракта незавидная, а может быть, завидная судьба человека, занимающего чье-то место, получающего чью-то зарплату и ничегошеньки не делающего. И уволить его не уволят – нет основания: он не расхититель, не пьяница, не дебошир, а за то, что он ничего не делает, не увольняют. Да и как бы выглядели показатели стройуправления, если бы оно представляло к увольнению командиров еще и за то, что они ничего не делают и не могут делать.

Опять показатели, все в них упирается. Не ради дела живем – ради показателей: ради них служим, на них равняемся, по ним судим, оцениваем. И стоит эта система оценок прочно, как старая кирпичная кладка на яичном белке, стоит и не собирается уступать какому-то делу ни сантиметра.