Марат Валеев - Дело Мурзика

На колоде лежали два больших остро наточенных ножа (отец вчера, морщась от дыма, торчащей из уголка рта папиросы, долго ширкал ими по полукругу наждачного камня). К колоде был также прислонен и топор, на соломе валялись длинные ремни вожжей.

И у Антохи внутри всё похолодело, когда он окончательно понял, что весь этот ужасающий арсенал заготовлен для того, чтобы мучительно и беспощадно убить Борьку и, превратив его в несколько сот килограммов мяса, затем распродать на базаре в райцентре. Того самого глупого и веселого бычка, с которым они так славно, лоб в лоб, бодались на кухне зимними вечерами.

– Я не пойду звать Борьку, – внезапно остановившись, сказал хриплым голосом Антоха.

– Это почему же? – недобро прищурился отец.

– Потому, что вы его зарежете, – прошептал Антоха и всхлипнул.

– Ну, растудытьтвоюпротакпроэтак! – в сердцах загнул что-то труднопроизносимое отец. – Что ты как маленький, а? А ну пошел в сарай!

И он отвесил сыну пока не сильную, но довольно увесистую затрещину. Антоха испуганно подпрыгнул и покорно побрел к сараю.

– Хлеба возьми, – сунул ему в руку отец горбушу. – Я вот прихватил. И даже присолил, как он любит.

Борька стоял в своем загоне, повернувшись головой не к яслям с сеном, а к выходу, и угрюмо набычившись. Мать его, Зорька, лежала на дощатом настиле в соседнем закутке и, громко вздыхая, меланхолично пережевывала жвачку. И ей, похоже, было абсолютно все равно, что вот-вот должно произойти с ее выросшим дитем.

– Му-у! – басом пожаловался на что-то Борька, завидев Антоху.

– На, Боренька, съешь, – утерев слезы, протянул ему Антоха горбушку. Борька аккуратно зацепил краюху длинным сизым языком и отправил ее в рот, медленно зажевал, двигая нижней челюстью из стороны в стороны.

– Ну, зови его, – вполголоса сказал за его спиной отец. – Или ты хочешь, чтобы мы зарубили его топором прямо здесь?

– Я щас, щас, – испуганно заторопился Антоха. Отперев загородку, он ласково позвал:

– Пойдем, Боря, пойдем, погуляешь.

Борис доверчиво шагнул за ним из загородки, осторожно ступая громадными раздвоенными копытами, вышел на улицу из полумрака сарая. И потопал за Антохой к навесу, где для него все было заготовлено. Дядя Коля, улучив момент, сноровисто накинул быку на шею через небольшие еще рога веревочную петлю и другой конец ее примотал к столбу.

Отец в это время суетился в ногах Борьки – он их, все четыре, как-то быстро и по-особому перехватил вожжой, и они вместе с дядей Колей дружно потянули свободный конец на себя. Вожжа захлестнулась на ногах быка в хитроумную петлю, потянула их все в кучу, и Борька с недоуменным мычанием пошатнулся, потерял равновесие и рухнул на солому.

Антоха со все возрастающим страхом следил за тем, как ловко работают мужики: дядя Коля крепко притянул голову Борьки рогами к столбу, а отец для страховки еще раз перевязал скрещенные ноги быка. Тот теперь был совершенно беспомощен и только шумно дышал и затравленно поводил вокруг синеватыми белками вытаращенных глаз в обрамлении белесых ресниц.

– Фуф! – вздохнул отец, отирая рукавом потрепанного пиджака потный лоб. – Пойдем-ка, Коля, дернем грамм по сто, да перекурим. Устал я чего-то. А бычок пусть полежит пока. Никуда он уже не денется.

И они, не обращая внимания на стоящего в сторонке и потупившегося Антоху, пошли в дом. Когда за ними, скрипнув, закрылась дверь в сенцах, Антоха бросился к быку, встал перед ним на колени и забормотал, гладя его по курчавому лбу:

– Боренька, ты не обижайся на меня, ладно? Ну, чего ты на меня так смотришь, а? Я же ничего не могу поделать, сам должен понимать…

– Ммууу! – снова тихо пожаловался ему Борька и попытался привстать, но лишь дернул спутанными ногами и обреченно вздохнул. У впечатлительного Антохи из глаз снова закапали слезы, и он, ткнувшись губами в шершавый влажный нос быка, встал, чтобы уйти. Не домой, к незаконченном урокам, а куда-нибудь со двора подальше, чтобы не видеть и не слышать происходящего здесь.

Антоха еще раньше дал себе клятву: во что бы то ни стало выучиться и навсегда уехать из деревни, чтобы никогда самому не разводить скот и не убивать его. А сейчас он только укрепился в своем решении.

Борька проводил его печальным взглядом, и этот взгляд обреченного животного резанул по сердцу Антохи как ножом. И Антоха, еще не понимая, что он делает, но в то же время осознавая, что наступил в его жизни тот самый миг, когда от него требуется поступок, вернулся к колоде, взял с нее нож и, присев около Борьки, разрезал веревку, которой тот был примотан за рога к столбу. Борька тут же поднял голову с болтающимся на шее обрывком веревки, и снова попытался встать.

– Щас, Боря, щас! – лихорадочно шептал Антоха, на коленках подползая к его ногам и перерезая стянувшие их вожжи. Бычок тут же тяжело вскочил на ноги и остался стоять на месте, еще не определившись, видимо, куда ему идти.

Антоха же подбежал к калитке, распахнул ее и, вернувшись к Борьке, шлепнул его ладошкой по мускулистому заду, одновременно как бы подталкивая вперед.

– Иди, Борька, на улицу, – просительно сказал он. – Ну, иди же, тебе говорят!

А тупой Борька ухватил клок соломы и принялся ее пережевывать. Тогда отчаявшийся Антоха подобрал около поленницы палку и легонько стукнул бычка по мясистой ляжке.

– Пошел, пошел!

И Борька, поняв, что Антоха гонит его со двора, неспешно пошел к калитке, протопал мимо глядящих во двор окон горницы, и из дома, к счастью, его никто не заметил, так как Ванька носился где-то в деревне, отец с дядей Колей бражничали в это время на кухне, а мама, как обычно, хлопотала у плиты.

Задевая своими крутыми боками проем калитки, Борька протиснулся на улицу и степенно двинулся к концу села, где обычно на выгоне по утрам собирали весь скот перед тем, как погнать на пастбище. Бычок хорошо помнил эту дорогу и уверенно шел по ней, ничуть не сомневаясь в том, что его гонят именно туда, где растет сочная зеленая трава. Не смущало его и то, что рядом не было его постоянной спутницы – мамы-коровы Зорьки. Главное, рядом шел, держась за свисающую с его шеи, веревку, Антоха, а ему Борька доверял как никому.

Антоха же торопился выгнать бычка за село, а там пускай идет куда хочет, главное, спасти его сейчас от этих страшных заготовленных ножей, а там будь что будет. Он даже представить не мог, какую же трепку задаст ему отец за то, что угнал со двора почти четыре центнера несостоявшейся говядины.

– Ты же Михаила Панкина сын? – сквозь горестные раздумья услышал Антоха чей-то знакомый мужской голос и споткнулся, остановился. Стал как вкопанный и Борька, продолжая пережевывать прихваченный в дорогу клок соломы.

Спрашивал Антоху, а с восхищением смотрел на Борьку их отделенческий зоотехник Петр Егорыч.