Александр Шевчук - Записки пилота «Свинтопруля». Книга 1

Заход визуальный, мы снижаемся с прямой. Движки облегчённо переходят на меньшую мощность, и тяжёлый МИ-6, посвистывая лопастями, идёт к земле. Всё, как в песне: «Хорошо из студёного моря возвращаться к родным берегам. Даже к нашим неласковым зорям, к нашим вечным полярным снегам!». Только у нас не из студёного моря, а из студёного неба. Но всё равно, хорошо!

Фары выпущены в посадочное положение. Их яркие лучи бегут большими световыми пятнами по земле. В их призрачном свете мелькают чёрные деревья, огни подхода.

А вот и зелёные огни порога ВПП. Голос штурмана в наушниках: «На курсе, скорость сто, высота двадцать, скорость семьдесят, высота десять, скорость шестьдесят, высота пять, высота три, метр, 21031, посадка!».

Покатились, покатились, по полосе к своей родимой пятой рулёжной дорожке. Освободили полосу, и на стоянку:» – по указанию встречающих!».

«Встречающие» – это техник, который машет нам рукой. Чтоб не слепить его, выключаю и убираю фары. Последние метры руления, и мы дома. Скрип тормозов, движки на малый газ и охлаждаемся две минуты. Всё, двигатели выключены, винт остановлен, послеполётный разбор проведён, уже подгоняют к борту огромный рефрижератор. Теперь он примет наш груз, но это уже не наша забота. Правда, второй пилот ещё останется, пока весь груз не снимут с борта и счёт не сойдётся. Сколько олешек улетело с Колвато, столько и должно прилететь в Печору. А как же! Как говорил дедушка Ленин: «Социализм – это учёт». Хотя можно и, как в «Мимино»: «Эй, Валико! Баранов было десять, а не девять. Так это с тобой десять. Вах! Это со мной десять». Слава богу, у нас все «бараны» сошлись.

А мы бредём по заснеженному аэродрому, и наши тени в лунном свете кажутся какими-то несуразными. Может к полуночи в Печору с севера подойдёт плохая погода, а может и завтра.

Но это будет только завтра…..

За всё, что происходит на борту воздушного судна, в полёте и на земле, отвечает командир. И это правильно. Да, потом разберутся комиссии, напишут бумаги, раздадут всем сестрам по серьгам, сделают выводы, укажут на будущее, чтобы впредь никто, не дай бог, и т. д. и т. п.

Комиссии комиссиями, а самый главный разбор-с самим собой! Как ни крути, но себе-то я отдаю отчёт, что всё началось с моей самонадеянности. В то время мой постоянный второй пилот ушёл из экипажа. Его вводили в командиры вертолёта, с чем я его и поздравил, и пожелал всего самого-самого. И тут наш дорогой комэск говорит мне: «Саня, дам я тебе в экипаж одного лётчика. Он проблемный. Многие командиры с ним летали, есть много замечаний, но надо работать с тем, кто есть, присмотрись, может у тебя получится. У тебя и штурмана классные, и экипаж хороший, слётанный. Даст бог, справитесь!».

Я знал, о ком он говорит. Назовём его Юра. Он мой земляк, тоже с Украины, город Кременчуг. Лет на шесть моложе меня. Я слышал отзывы о нём других командиров, но пока это меня напрямую не касалось, до поры до времени не обращал на это внимание. Мало ли что там происходит в других экипажах, тут своих проблем по работе хватает. Не до того!

А напрасно я не прислушался к советам коллег: «Саня, ты, смотри, повнимательнее!». Недооценил я опасность, Макаренко доморощенный! Подумалось: «А, может, слетаемся, может чего-то не так делали, вот и не нашли общего языка».

Начали летать вместе. Стал внимательно наблюдать за новым членом экипажа. Интересная картина вырисовывается. Когда люди поступают в лётное училище, в процессе обучения, обнаруживается деление на три условных градации: отмороженные романтики авиации (вроде меня – быть лётчиком и только лётчиком); лишь бы армию пересидеть, в то время в училище была настоящая военная подготовка, при выпуске присваивалось офицерское звание; и третья категория – лишь бы до пенсии долетать. А чего, отлетал 12,5 лет при условии год за два – и свободен! Хорошая пенсия есть, возраст ещё только к тридцати пяти подходит, впереди ещё вся жизнь, гуляй – не хочу!

Вот этот был из этой, третьей категории. В армии до училища отслужил, а поступил в него, потому что сам из Кременчуга, есть связи, местный, каждую субботу-воскресенье дома, работа лётчика денежная, и до пенсии недолго пахать. Плюс ещё особенности характера. Положишь – лежит, посадишь – сидит, поставишь – стоит, никакой инициативы. Может целый день просидеть в правом пилотском кресле и не взяться за «ручку». Передашь управление, возьмёт. А сам, ни-ни! Главный девиз в жизни: «Наше дело правое – не мешать левому». Три дня нет погоды, три дня будет спать по 24 часа в сутки, только попросит принести булочку с ужина. Я сначала пытался объяснять, показывать, рассказывать. Напрасно. Мне бы, дурачку, раньше сделать выводы и отказаться летать с ним, но всё надеялся, а вдруг?! Может, я чего-то не так делаю, не могу достучаться. Теперь то, я понимаю, что некуда было стучаться.

А чёрт уже караулил поблизости, чтобы наказать меня за мою самонадеянность. Заказчик «ВМК» дал заявку на работу. Мы базировались на Возее-51. Надо было с берега, от реки, забрать подвеску дров (короткие брёвна). Вес около пяти тонн. Жарко, подвеска тяжёлая, площадка плохая. В смысле, высокие препятствия вокруг, места для маневра мало. Огромный МИ-6 на этой площадке, как слон в посудной лавке. Слева от меня река, висим над самым урезом воды. Обороты падают, чтобы взлететь, надо чуть отойти вправо и назад. Я так и сказал экипажу: «Отойдём вправо, назад по берегу, положим груз, раскрутим обороты и будем взлетать с разгоном по берегу, с отворотом влево, на реку!».

Вот тут, как командир я и дал слабину. Мне бы помнить, что за «чудо» сидит в правом кресле, и как-то по-другому, построить маневр. Но расходуя всё внимание на маневрирование на висении, на обороты несущего винта, на кромку берега (ведь за воду глазами не уцепишься, – по ней рябь от потока воздуха, отброшенного несущим винтом), и, услышав в наушниках голос второго пилота: «Справа, сзади свободно!», я начал отходить по берегу. Мне и в голову не могло прийти, что человек, прежде чем открыть рот, не удосужится повернуть голову и посмотреть в ту сторону, куда мы сейчас начнём смещаться. А там, на краю берега, бугорок. А на нём две сосны, метров десять-пятнадцать высотой.

Удара я не почувствовал. Просто на «ручке» появилась циклическая дрожь, и сквозь наушники и открытый левый блистер я услышал изменившийся звук лопастей. К привычному посвистыванию добавился какой-то глухой шелест: «Ш-ш-ш-х-х-х-ш-ш-ш!». В мозгу вспышка: «Кажись, задели что-то несущим винтом!!!».

Чуть пройдя вперёд, сказал бортоператору: «Ставим груз обратно на землю, отцепляемся, мы кажись лопастями въехали во что-то!». Глухая тоска сдавила сердце: «А может, нет? Может, пронесло?». Но мозг подсказывал: «Нет, не пронесло! Ты же видишь, что с вертолётом что-то не то!». Отцепив груз и перемещаясь на малой высоте на загрузочную площадку, по вибрации «ручки» и циклической раскачке вертолёта, я понимал, что, скорее всего я разбил законцовки лопастей. В голове сверлила мысль: «Господи, только бы законцовки, только бы не лонжероны лопастей! Если повреждены лонжероны, то лопасти можно выкинуть. А мне за них вовек не рассчитаться!»