Владимир Крупин - Эфирное время

Я даже растерялся:

– При чём тут империя, мы же выпить собрались. Прошу!

Зашумели, рассаживаясь. Севший на пол кричал, что так лучше, падать некуда.

– Мы тебе всё обустроим, – горячо обещали они. – Вешалку из карельской березы притащим. Дом же с вешалки начинается. Ты не думай, мы не пьяницы, но суди сам, как с нами поступили! И не работай, и уехать нельзя. И никакой связи! Тут запьёшь, не то что…

Аркаша отозвал меня в кухню, сунул стакан.

– Давай! За тя, за мя! А им налей по сто, по сто пятьдесят и выгоняй. Ну, ты – хозяин, твоя касса, я предупредил.

От старых хозяев остались треснутые чашки, толстые мутные стаканы, ещё оказалось, что у некоторых стаканы были с собой, так что хватило.

– Сами наливайте, – велел я, за что получил от Аркаши пинок под столом.

Запах сивухи заполнил застолье. Аркаша подставил мне посудину, как я понял, налитую из качественной бутылки. Этим он отличил нас с ним от основной массы.

– Обождите, хоть колбасу нарежу, – сказал я.

Но они дружно загудели:

– Да зачем ты, да что ты, да разве мы не едали, да и зачем ты на еду тратился, себе оставь, рукавом занюхаем.

– Поднимем стаканы да хлопнем их разом, – возгласил человек в кителе. – С новосельем! Да скроется разум!

– Да скроется и тьма! – поправили его.

– Во тьме скроется разум! – бодро поправился он.

О, тут народ собрался грамотный.

– Ты, солнце святое, гори! – И я вознёс свой гранёный кубок.

– Кустиком, кустиком! – кричал невысокий лысый бородач. – Сдвигайте!

Сдвинули стаканы. И правда, получился стеклянный кустик, выросший над столом на секунду и сразу распушившийся. Пошло у всех, кроме одного. У него, как говорится, не прижилось, он выскочил.

– Раз травил я в окно, было душно невмочь, – такая была реплика.

Бедняга вернулся побледневший, но ещё более желающий выпить. Ему налили, но велели беречь драгоценность, отпивать по чайной ложке и прислушиваться к организму. Все с таким состраданием смотрели на него, так солидарно морщились, что участие помогло. Он стал порываться рассказать анекдот, но не мог его вспомнить.

– Сегодня не твой день, – сказали ему. – Не ходи в казино.

Добрались и до закуски. Мазали масло прямо на колбасу. Особенно любовно отнеслись к селёдке.

– А-а! – вдруг крикнул бледный мужчина. – Вспомнил! Вот! Один мужик всегда брал в магазине одеколон «Тройной». А тут приходит, просит ещё одеколон «Сирень». «Зачем тебе?» – «Будут дамы».

Не надо было ему этот анекдот рассказывать, ибо давно замечено, что слова могут воплощаться. В дверь постучали, и вошла дама. Лет то ли под сорок, то ли за. Она села рядом со мною, оттерев Аркашу.

– Жду, жду, напрягаюсь, думаю, пригласишь. Но я не гордая, сама пришла. Ждал Людмилу?

Застольем командовал Аркаша. Двоих отправил за дровами.

– Пока не напились: марш-марш! Гената свистните, он знает где и что. Сухих, лучше берёзовых. Берёзовые жарче, – объяснил он, считая, вероятно, что я и в этом не разбираюсь.

– Какие будут указания? – спрашивали у меня.

– А без указания вы не можете?

– Можем! – Мужчина с бородой обратился через стол. – Ладно, буду тоже на «ты», я сразу, а то потом к тебе не пробьёшься, докладываю проблему дорог. Я занимался коммуникациями. Спасение России – в бездорожье. Любишь Россию – ходи по ней пешком. И желательно босиком. Появляются дороги – начинается разложение: наркотики, преступность, остальное.

– Хватит о работе, – перебили его.

Вот уже и последняя бутылка задрала дно к потолку, а коллектив ещё только-только начинал разогреваться. Аркаша выразительно смотрел на меня. И другие смотрели. И что? И кто бы на моём месте поступил иначе? Раскопав в груде одежды свою куртку, я двинул в торговую точку.

Продавщица отлично понимала, что происходит в доме нового жителя, и советовала взять чего попроще.

– Мне-то выгодно продать дорогое, но вас жалко. Вот этим тараканов травят. Скорее упадут. Но сами это не пейте. А их не напоить. Мы, говорят, и работали до смерти, и пить будем до полусмерти.

Около дома стояли широкие санки, нагруженные берёзовыми поленьями. У крыльца уже поселилась деревянная лопата для разгребания снега. В доме услужливо показали, что на кухне появились вёдра с водой.

Женщина Людмила снова сидела рядом. Человек в полувоенной форме встал:

– Прошу всех встать! За того, кого нет с нами!

И все посерьёзнели вдруг, встали и, не чокаясь, выпили. Причём я невольно заметил, как они переглядывались, изображали горестное состояние, взглядывали на меня, значительно кивали головами, потом отклоняли их под напором стакана, потом горестно созерцали его опустошённое дно, садились и сокрушённо склоняли головы. Потом, после приличного моменту молчания, была возглашена здравица:

– Теперь за того, кто пришёл на смену!

Все потянулись чокаться именно со мной. В полном недоумении я выпил. Ко мне протиснулся человек с листочком в руках:

– У нас же всё отняли: и труды, и технику. Даже личные ноут-буки. Всё отключили, живём в изоляции. Мы ж не с чего-то пьём. Так-то я спец по сферам управлений. Но немного архитектурю. Вот почеркушка. Тут двухскатность, здесь теремообразно. Тут в плане зала для собраний.

– Для каких собраний?

– Общественных! Но чтоб в будущем никакого асфальта! А то вот случай, был дом на улице Берзарина в Москве, в доме смертность зашкаливала. Сняли паркет, подняли оргалит. И что? Под ним мина – асфальт. Это же сгусток канцерогенности, раковая предрасположенность. Мёртвое море раньше называлось Асфальтовое. И когда стали в России делать асфальт, то звали его «жидовская мостовая». Гибнем от асфальта. А не за какой-то там металл. Люди гибнут за асфальт.

– Но это же надо изложить! – воскликнул я.

– Я подготовлю обоснование. – Человек поклонился и отошёл.

Тут Аркаша стал читать стихи. Оказалось, собственные:

– Аркаша, – растроганно сказал я, – вот тоже всё думаю, если бы классицизм не был бы так консервативен, его бы не вытеснил романтизм. А романтизм нам ни к чему. Уводит от реальной жизни, воспевает вздёрнутые уздой воображения чувства.

– А ты как думал, – отвечал Аркаша. – Как иначе – во всём борьба.

Женщина поникла и задремала. Архитектора сменил человек с ещё большей и уже седой бородой:

– Хватит слов! Мир перестал уважать слова, от них осталась только оболочка. Но есть же скульптура! Тут они все штучные многостаночники, а я как есть скульптор, так и есть. Ты ж видишь, я тут всех старше. Меня привезли лепить новых вождей. Чтобы, как власть сменится, мои работы размножить и натыкать по стране. Но мне ж не позировали! Нет доступа к телам. А объём? Только фото. Смотри! – Он вытащил пачку снимков, но в руки не дал, раскрыл веером. Всё мужчины с решительными взглядами в объектив. Ни одного с бородой. Он убрал снимки. – Я могу вслепую рельеф вести. Но! Кого слеплю, тому кирдык. Слепил Горбача – и что? И его тут же под зад. Борю ваял, и он вскоре не зарулил. Лепить этих или подождать? Но вообще как-то сероваты, мелки. Неинтересные черепа, слабая лепка. Какая твоя инструкция?