Екатерина Полухина - Любовь как наваждение. Повести и миниатюры

Они ехали с мамой познакомиться с родителями девушки, а заодно и засватать её. Пусть не волнуется и знает, что она законная невеста. Оказывается, она жила в том самом малюсеньком, провинциальном городишке, где жил его биологический отец. Но ни мама, ни Николай, даже и в мыслях не имели, чтобы признаться ему в этом. Ну, из Каменки, так из Каменки его любимая. Они вышли из поезда на платформу. Идёт Надя рядом с сыном, люди оглядываются на эту пару. Молодая ещё, сорок с небольшим только, стройная женщина, с огромными, распахнутыми на мир глазами. В которых радость, гордость и где – то глубоко – глубоко, тайная печаль. А может уже только её отголосок, ведь воды – то утекло немерено. Сестра ли с братом, жена ли с мужем (теперь ведь модно), чтобы муж был на двадцать, а то и на тридцать лет моложе. То ли они мать с сыном, хотя в это трудно поверить, уж больно молода женщина, но это так. Он очень бережно ведёт её под руку, другой, держа объёмную сумку. Навстречу мужчина. Такой же рост, как у молодого парня, склад, фигура, волосы, только седые.

Да, что там, одно лицо. Только человеку этому где – то за сорок, а может и, все за пятьдесят. Лицо его всё в морщинах, в шрамах, давно не бритое. Под глазами мешки, может болен чем, а может, разгульная жизнь причина тому. Одежда с чужого плеча, болтается на нём, словно на вешалке. Смотрит он пристально, моргает, удивляется. Боже мой, да ведь это Наденька моя, бывшая. А это, что же рядом – то, рядом – то, сын мой, что ли? Да, ведь сын, точно. Одно лицо с моим, точная копия я. А вымахал – то, выше меня вроде. И чин, какой – то у него, капитан что ли? Да, точно, капитан. Уже? Капитан? Да, куда же, куда же вы? Эй, да постойте же, погодите, ведь я же здесь. Я же отец, я же. Отец твой, – закончил он почти беззвучно и вдруг заплакал. Слёзы лились из глаз его, катились по щекам, мочили многодневную щетину, и он не останавливал их. Он, как будто выливал с ними из своей души всю боль, всю глупость, что совершил он в молодости. Он сидел на скамейке и плакал. Люди, проходили мимо него. Кто – то с интересом смотрел, кто – то проходил, не взглянув даже, сделав вывод, что это плачет водочка. Она и только она, может управлять, этими безвольными юнцами, стариками и ещё не совсем старыми душами. Почему только они не хотят этого понять?

Пара, что вызвала в душе этого мужчины такую бурю эмоций уходила, так и не заметив его, а он продолжал сидеть, плача и перебирая, словно просеивая свою жизнь заново. Когда – то он вычеркнул из своей жизни самых дорогих для него людей, не подумав, какую боль он сделал им. Не увидав даже своего сына, не подержав на руках, не услышав первого слова. А вдруг бы оно было: Папа. Не обрадовался первому шажку своей крохи, не поучаствовав в его жизни. Не выплатив им ни копейки на пропитание. Отказался от него, вычеркнув и из жизни своей, и даже из свидетельства о рождении. Другой, совсем другой человек получал, всё это и отдавал всю свою любовь и его жене, и его сыну. Только бывшим, теперь уже. Он думал, вычеркнул их из своей жизни, а, оказалось, наказал только себя. Они вон, идут, такие красивые, счастливые. А он сидит здесь, на этой скамейке и нет у него ни семьи, ни детей. Так хотел он тогда, в далёкой молодости, сменив их на свою свободу, как ему тогда казалось.

Но жизнь оставила его свободным навсегда. Хотя и было у него три жены, детей ему Бог так и не дал. У той, что была беременна, когда они разводились с Надей, случился выкидыш. Другие две последующие, так и не забеременели, а может, не захотели, намеренно. С военной карьерой у него тоже не заладилось, уж больно любил себя, да свои пристрастия, вот и вышибли его из рядов. И вот он, сидит со своими пристрастиями, а счастье – то его, прошло мимо. И жизни той совсем не было, если может быть самую малость. Разве можно назвать то, как жил этот человек – жизнью? Нет. Существование, если только. Значит кузнец из него, тоже никакой.

Они встретились в первом классе, (родители Оли вернулись из города, жить в деревню, по какой – то причине) да так и прошли через школьные годы, рука об руку. Были они разные внешне и внутренне, как небо и земля, а вот почему – то дружили. Все школьные годы просидели за одной партой. Таню, с самого детства, все в селе звали, не Таней, а Танком, а Олю – Олюшкой. Первая была ещё той оторвой, и не раз попадало ей, как от родителей, так и от многих односельчан. И огороды она соседские обчистит, и в сад не к одному заберётся. Хотя и была уже здоровая дылда. Да, бахчу опустошит за ночь. Причём, до последнего арбуза унесёт. Хотя добычу от своих акций она приносила к местным, таким же, как и она, оболтусам, в общий котёл. Не жадничала. Но, уж слишком была она, какая то, словно торпеда. В магазине никогда не стояла в очереди, лезла напролом. Взрослых людей не стеснялась и могла послать туда, откуда ничего не видать. В, общем, что называется, пёрла танком, где даже и нельзя. А, уж, если барьер был лёгкий, она просто не замечала его. Перешагивала, не глядя, что оставляет за собой. Пусть, хоть чистое поле. Главное, ей хорошо, выгодно, удобно.

Олюшка всегда защищала её, как от ровесников, так и взрослых, но всё равно той доставалось по первое число. Сама же девочка была полной противоположностью подружки. Скромная, тихая, послушная, она старалась всем, кто нуждался в этом, помочь и выручить. Родители не могли нарадоваться на свою дочку и жалели лишь о том, что она у них одна. Ребёнком она была поздним. Других детей родить, так и не получилось у них. Но, говорят же, что жалеть о том, что уже нельзя исправить. Возраст был у них уже не тот, да и здоровьем мама Оли не блистала. Частенько у неё прихватывало сердечко, и муж боялся, остаться вдовцом по среди жизненного пути. Поэтому и в деревню они вернулись. На свежий воздух, деревенские продукты, покой. Жену свою он любил и жалел, помогая всегда и во всём, не деля работу, на мужскую и женскую. В дочери своей оба родителя души нечаяли, да её и нельзя было не любить.

Детство девчонок пронеслось быстроногой ланью и вот они уже заневестились. Груди за бугрились под ситцевыми платьями, глаза подёрнулись поволокой и косили на мальчишек, сердечко замирало от нечаянного взгляда ребят постарше. Но, глупостями, как влюбиться, им заниматься было не когда. Десять классов закончили, готовились к поступлению в институт. Обе выбрали бухгалтерский учёт, хотя Татьяна шла туда с Олей за компанию. Учиться она не хотела, причём – ни на кого, просто хотелось быстрее уехать из дома, от опеки родителей и всевидящих глаз односельчан. Поэтому и делала она вид, что готовится к сдаче экзаменов. Чтобы родители отпустили её без проволочек. Но, как ни странно, в институт они поступили обе, хотя и с разными результатами. Оля сразу же ухватилась за учебники и приступила к изучению математических формул, а Татьяна, отсидев на парах и перекусив, почти на ходу, быстро принималась за наведение макияжа, чтобы побежать в местный ДК на танцульки. Приходила с танцев под утро, забираясь по пожарной лестнице в окно общежития. Поспав пару часов, она бежала на занятия, прихватив у Оли конспекты. Так промучившись один курс, она вдруг выскочила замуж за молодого преподавателя их же института.