Надежда Гусева - Не к ночи будь помянута. Часть 2

Я не мог с ним справиться. Вроде я не доходяга, но супротив этой твари нужно было, как минимум, ещё двоих. Силы у него оказалось немерено. В него вообще будто бес вселился. Я хрипел, извивался, у меня вся жизнь пронеслась перед глазами. Не знаю, как удалось выпростать одну руку, но первое, что я сделал – двинул ему в глаз. Не то, чтобы он меня отпустил, но хватку на секунду ослабил. Не помню как, но я наполовину высвободился и мы сцепились на полу.

Дрались не на жихнь, а на смерть. В природе всегда так – быстрее бежит и лучше дерётся тот, чья жизнь в опасности. Хоть тут у меня было преимущество. Он хотел меня убить, я хотел выжить.

Опомнился тогда, когда он упал на пол. Я думал, он просто притворяется! Просто ждёт удобного момента. Я отполз в угол и схватил стул. Хотел ударить стулом если придётся. Но он не двигался. Помню, я всё стоял со стулом в руках, ждал и никак не мог отдышаться. А потом увидел, что глаза у человека раскрыты и смотрят так… бессмысленно.

Я испугался ещё больше, запаниковал. Потом осмотрел тело и увидел кровь на голове. Он ударился виском об угол спинки кровати. Или его толкнул я.

Не помню! Я просто не хотел умирать и делал всё что мог!

А теперь я был один среди ночи с трупом убитого мной никому не известного человека. Кто мне поверил бы, а?

Ну, а остальное… Разумеется, я не стал дожидаться милиции с понятыми. Вымыл с хлоркой всю квартиру, стёр отпечатки пальцев, а потом сложил свои завоёванные трофеи в пакет и покинул квартиру.

Я заслужил эти вещи – все книги, записки, дощечки! Это было теперь моё.

Я ненавидел эту квартиру – мерзкое вонючее жилище ненавистного жёлтого паука. Червя. Старого хорька. Не человека. Умертвия. Мумии. Его я ненавидел тоже. Я не хотел на него смотреть. Но смотрел.

Особенно неприятны были ноги – жёлтые, с серыми и розовыми болячками, с поражёнными грибком, потрескавшимися, толстыми ногтями. И простыни. Простыни, пожалуй, были ещё хуже, чем тело – тусклые пятна на ветхой ткани, оторванные и засаленные края…

Больной человек вызывает жалость, тем более, если он при этом глубокий старик. Я это понимал, и мне стыдно было, что не жалость я чувствую, а отвращение – грубое, примитивное отвращение, такое испытываешь, когда случайно раздавишь рукой жирное насекомое.

– Придушить бы его, сволочь! – старик напрягся, закашлялся и плюнул на простыню. – Ничего, недолго уже осталось… Самую малость, сынок, самую малость… Уж я отблагодарю, я… – он снова закашлялся.

Я смотрел и молчал.

– Ну, чего молчишь? Там на столике таблетки, подай-ка. Подай, а. Ах, ты, сукин сын.

Он поднял на меня слезящиеся глаза, облизал толстым языком губы и тяжело задышал.

Я не двигался.

–Чего ты хочешь? Чего тебе надо? Я заплачу, у меня есть.

– Хочу узнать.

Старик закряхтел, закашлял и тяжело повернулся к стене.

Я провёл с ним весь вечер. Мне было тяжело и тошно. Больше всего хотелось убежать. Мне казалось, что я провёл в комнате целый год. Я вызывал в памяти лица дорогих сердцу людей и, к своему ужасу, не мог их вспомнить в подробностях. Это было страшно – как будто старик со своей безобразной болезнью вытер мою память досуха и заполнил чем-то чужим и липким.

– Сукин сын. – сказал он ночью. – Подавись. Ну! Чего надо?

– Расскажи мне правду.

– Правду? Правда-то она того… кусается. Вот гляди, гляди на меня. Лучше я тебе про неё правду скажу. Она такая же, понял? Только хуже. Я хоть послать тебя могу. А она – только валялась годами, как старая гнилушка.

– Заткнись, ты!

– Правду ему! Гниль-то… её не выведешь ничем. Она, зараза, не только в теле. Вся отравлена, вся!

– Выведешь. – сказал я. – Можно всё что хочешь вывести. Было бы желание.

– Оно, конечно, может, и можно. – еле слышно пробормотал старик. – А что останется? Вот у меня ноги гнилые. А коли их отрезать? Никаких не будет. Вот и правда. Подай со стола-то!

Я не шевелился и молчал. Старика хотелось убить. Но я знал – он только того и ждёт, специально напрашивается.

– Ладно. Слушай сюда. – вдруг заговорщицки зашептал старик. – Нет ей места в жизни. Нет, понял? Не нужна она. Потому что не по правилам. Нарушает, значит. Не найдёшь её – пропадёт. А найдёшь – погубишь, да спасёшь. Не буди лиха, пока оно тихо.

– Где найти? – спросил я.

– Дай со стола-то! – заскулил старик. – Дай!

Но я по-прежнему стоял как истукан. Не потому, что не хотел давать ему лекарство, а потому что не имел право трогать вещи тут, в этом проклятом доме.

И тогда старик потянулся сам. Он всё тянул и тянул свою сухую, покрытую коростой руку, тянул и тянул, и она вытянулась как шланг – длинная, страшная, с шевелящимися птичьими пальцами.

Я онемел от ужаса.

– Не найдёшь её – пропадёт. А найдёшь – погубишь, да спасёшь. – бормотал старик, не раскрывая рта.

Мне хотелось кричать. И я бы закричал, да никак не получалось. Я, кажется, забыл – как.

– Погубишь… Погубишь…

Я хотел заорать во всю глотку, но издал тонкий щенячий писк.

Я резко проснулся, и сначала только и мог, что судорожно дышать, хватаясь за грудь. Господи! Приснится же такое! Уфф.

Я лежал на полу. Не на кровати и не на диване. Спина затекла, в голове шумело. За окном был божий день, но он, похоже, уже шёл на убыль. Я медленно приходил в себя. Голова работала плохо, я с трудом вспоминал подробности вчерашних посиделок. Где это Егор, интересно знать? Уехал или тоже дрыхнет где-нибудь под столом?

В прихожей раздался звонок, потом мамины шаги и голоса.

– И не мечтайте. – сказала мама сердито. – Никаких ему гулянок. Нагулялся уже. От души.

– Ну, тётя Марин! – затянул низким голосом Серёга. – Вы же нас сто лет знаете. У нас всё чиннно, благородно.

– Вот именно. Знаю.

– Тётечка Мариночка. – вступил в разговор сладкоречивый Тимур. – Вы совершенно правы. Лично я вас очень понимаю. Но войдите в ситуацию. Мы же нарушим традицию.

– Тимурчик, солнце, ты мне сейчас ещё расскажи, что у вас традиция тридцать первого декабря в баню ходить!

– О, нет, тётя Марина, всё гораздо круче. Просто если вы не выпустите Геру, вы обидите Киру. А вы ведь любите Киру?

– И при чём тут твоя сестра? – насторожилась мама.

Тимур был мастер уговаривать, и она об этом прекрасно знала. Небось, смотрел ей сейчас прямо в глаза и кротко улыбался, зараза.

Тимур выдержал эффектную паузу.

– А у Киры помолвка. – произнёс он задушевным голосом.

– Господи! – воскликнула мама. – Кира! Когда успела?

– Ну, я пока не сказал «да», так что не будем загадывать.

Они рассмеялись. Я поднялся на ноги. Голова трещала. Мочевой пузырь угрожал лопнуть сию же минуту. Вышел в прихожую. Серёга первый заметил меня и его лицо вытянулось.

– Привет гуманоиду с планеты Плюк. – сказал он.