Иван Шмелев - История села Мотовилово. Тетрадь 5

Если у матери умирал ее единственный ребенок, то бабы, сожалеючи, хмакали. Если же у матери оставалось еще двое–трое «ваньков», то бабы ей завидовали и высказывали свою нескрываемую радость: «Какая Марья-то все же счастливая, схоронила ребенка-то, а то ее бы заполоскали, у нее их вон какая прорва!»

Все это и зарождало у молодых людей желание заиметь свою избёнку и отделиться от многолюдной семьи. Из-за этого и стало село расширяться во все стороны.

В многолюдной семье Федотовых тоже неудобство для молодых есть. Ванька, наточив колёсиков на шестнадцать каталок, вылез из-за станка, с устатку сладко потянулся, блаженно вытянув руки к потолку. Ему вздумалось для разнообразия поиграть, позабавляться с молодой женой, из токарни он поспешно пошёл в избу. Его Марья сидела на передней лавке, пряла. Она тоже была не против полюбезничать.

Перехватив улыбающийся взгляд входящего мужа, она ответно ласково, играючи, взглянула на него, а ведь нет лучшей игры, чем игра впереглядушки влюблённых. Ванька, не постыдившись и не вытерпев, подошёл к жене вплотную и стал с ней заигрывать, намекая на уединенность, озорно теребя куделю из гребня.

– А ты дай мне допрясть-то! – понимающе и взволнованно унимала Марья мужа. – Вот допряду эту мочку, и поиграем.

– Ну и дела! – с упреком заметил отец, подковающий кочедыком лапоть и наблюдавший за поведением молодых и укоряя сына. – Надо бы работать, он с молодой бабой валандается, а работа ему и на ум нейдёт. Хоть бы ночью миловались, не днем, да вдобавок пост сейчас, а они то и дело играют, и не надоест им! Кесь пора и насытиться! Пра, ешлитвою мать, – с дружелюбной улыбкой и тряся жиденькой бородой, отшутился отец.

– А ты, отец, не унимай их, чай, и мы были молодыми-то, все бывало! – заступнически вступила в Иванов разговор Дарья и сочувственно к снохе:

– Пойди-ка Марья, выскреби скребком пол в сенях, да почище, чтоб ни одной шишки не осталось.

Ванька предчувственно, догадливо вышел из избы. Обрадованная таким приказанием Марья встала с донца гребня, сладко потянулась, разнимая замлевшие в сидении ноги. Ноги ее были обуты в шерстяные чулки. Перед выходом в сени она, присев на сундук, стала обуваться в лапти (в будень валенки обувать не полагается). Разравнивая на ноге суверть портянки, она в забытьи бесстыдно раскорячилась. Заметя это, свекор не стерпел, чтоб с усмешкой не заметить: «Закрой сковорешницу-то, а то воробей влетит!» – Сладострастно хихикая, разразился смехом Иван. Участливо усмехнулась и Дарья.

Выйдя в сени и вооружившись скребком, Марья, наклоняясь, старательно принялась скрести пол в сенях. Он был изрядно покрыт нашлёпанными ногами грязными примёрзшими шмотками. К Марье сзади подкрался Ванька, он, играючи, обхватил ее руками. Она от неожиданности испугалась: «Ой! Как ты меня испугал! Я инда вздрогнула, и все во мне передернуло», – крикливо упрекнула она его. «А ты потише кричи. Ну и голос у тебя крикливый, словно, как в лесу, – дружелюбно заметил он ей. – Ты так-то можешь всех взбулгачить», – с досадой выговорил Ванька, страстно желая утащить ее в укромное место двора. Натешившись, Ванька снова в токарню и снова за станок, точить колеса и оси.

Наступила весна, пришла Пасха – самый большой праздник в году, пора весеннего веселья. Лежа в постели, Марья украдышным шепотом наговаривала на ухо мужу:

– У всех разговелось, а у нас ни молока, ни мяса… С такой пищи ноги не потащишь.

А во взаимной перебранке со свекровью она, натерпевшись и не сдержавшись, напрямик бухнула:

– У вас с такой пищи с голоду сдохнешь! – Дарья сдержанно протерпела, «в гору» со снохой не полезла. Только высказала ей: «Скажи спасибо, что пригрели тебя». А своему мужу, Ивану, выговорила: «И правда, отец, мы без коровы-то совсем заголодовались. Ты толкнись к Лабину, попроси денег на корову-то у Василия Григорьевича. Кстати, вон по дороге, кажется, он идет.

Иван полушубок в руки и поспешно выскочил на улицу. Перехватив путь Лабину, Иван учтиво поздоровался с ним.

– Василий Григорьич! Погоди-ка на минутку! У меня каталок-то полон двор, робяты каждый день по шестнадцать штук из токарни выкидывают. Так ты их, пожалуйста, забери, а то класть стало некуда. А мне в счет их деньжонок на корову дай.

– Сколько тебе, рублей двадцать пять, что ли?

– Нет уж, давай все тридцать. Семья-то у меня без коровы-то совсем заголодовалась. С плохой-то пищи, говорят, скоро ног не потащишь, а старшим-то, женатым сыновьям, не только за станком, а и по ночам с бабами работать приходится, – добродушно улыбаясь, шутил Иван.

– Я сочувствую, только у меня с собой-то денег-то нет, – с сожалением сказал Лабин. – Хотя, погоди: я вот сейчас к Савельеву Василию зайду, денег перезайму и тебе на дом принесу.

Перезаняв тридцать рублей у Василия Ефимовича, Лабин отнёс деньги Федотову прямо на дом. На другой день во дворе Федотовых снова появилась корова – купили.

Как-то ночью, идя с гулянья, подкрался, припал ухом к замочной дыре Мишка Крестьянинов, со злонамеренным любопытством выслушал задушевные секреты у молодой пары. Снедаемый местью за обиду от Ваньки (на Святках), решил отомстить. Мишка мало того, что разболтал парням о подслушанном секрете, да еще прихвастнул и с ехидным злорадством, хвалясь, разносил по селу:

– Иду я поздней ночью с гулянья, слышу где-то гутарят. Я к Федотовой мазанке подкрался, прильнул ухом, а внутри ее слышен приглушённый говорок, а о чем разговаривают никак не разберу. Я ухо примкнул к дыре, куда большой ключ втыкают, прислушался и все понял, все докумекал. Народ, бабы, новость подхватили и пошло по селу, поехало! По всему селу расползся слушок.

Послала Дарья Марью вылить из поганого ведра грязные помои, а она по простоте своей или по незнанию выбухнула эту грязь прямо на дорогу. Случайно подвернувшегося тут Николая Смирнова всего обдало брызгами. Наблюдавшая за снохой Дарья пожурила ее за это. А вечером послала Дарья сноху за коровой к стаду – опять неувязка. По неопытности вместо своей пригнала Марья домой чужую корову. Дарья, стоя у ворот, встретила ее с ехидной издевательской улыбкой:

– Ну, пригнала! Вот у нас и две коровы стало! Погляди, наша-то сама домой пришла и давно в хлеве стоит.

Краска стыда заревом полыхнула в лицо растерявшейся Марье. Затосковала Марья от нахлынувшей на нее кручины. Она вышла в город, повстречала там соседку Савельеву Любовь, решила поделиться с ней своей печалью, пожаловаться на свое житье–бытье.

– Ну и свекровушку бог мне дал! За каждым моим шагом следит. У нее и сзади-то глаза. Прямо поедом меня съела! – жаловалась Марья. – Да еще сношельница к свекрови подъюльнулась и, видимо, неспроста. И все на меня, и все на меня поливают. А каково мне все это переживать-то, а? А я все терплю, мне бы, дуре, надо осердиться, а я, как простофиля, не докумекиваю, все стерпливаю, а терпенье-то выносливо!