Александр Бородин - Беня. Сборник рассказов

В Киеве на одной лестничной площадке соседствовали две молодые семьи – Ткаченки и Лифшицы. Они вселились в эту пятиэтажную «хрущобу» в один день, в один месяц родили по младенцу и дружили так, как могут дружить только интеллигенты-романтики: вместе забирались с шашлыками в рюкзаках на совершенно не радиоактивную тогда Припять, пели под гитару песни у костра или под пиво с воблой ругали Советскую власть то на одной, то на другой крохотной кухне.

Именно на кухне, причем не у Сони и Левы Лифшицев, а у Жоры и Оксаны Ткаченко, родилась идея «свалить» из "тюрьмы народов", Идея, прямо скажем, для 1976 года не шибко оригинальная, потому что именно тогда в незыблемом, казалось бы, "железном занавесе" образовалась узкая, но заманчивая щель. Расставаться друзья никак не хотели, но если для Сони с Левой выезд представлялся вполне реальным, то для Жоры и Оксаны, по понятным причинам, он выглядел совершенно несбыточным. И тогда они решились на хитрую авантюру, для обозначения которой в английском языке есть хлесткое слово «change» – то есть «обмен». Вы догадались чем, вернее кем. Женами! По-нарошке, конечно, только для того, чтобы выехать.

Хотеть, значит мочь. Энергия молодости способна и не на такие подвиги. Но если быть совершенно честным, то идея имела некоторое подсознательное, непроизносимое вслух подкрепление. Леве, например, всегда нравился Оксанин пышный бюст. Он его волновал и даже несколько раз снился. А Соне нравились широкие Жорины плечи. Молодость, молодость… Короче, ребята совершили не просто синхронный бракоразводный процесс, а перекрестный разводо-брак. И подали документы на выезд.

Сейчас-то мы уже знаем, что наша родная советская бюрократия – ягненок с ангельскими крыльями по сравнению со ржавыми бездушными шестернями государственной бюрократии в Северной Америке. А тогда не знали, фантазировали, выдавали желаемое за действительное. И вот родной советский ОВИР как-то очень быстро выпустил Жору с ракетой-носительницей Соней и Сониным Мишкой и уже собрался выпускать Леву с Оксаной и Оксаниным Петькой, как грянул 1979 год. В Афганистан был введен "ограниченный контингент" советских войск, Запад обрадовано возмутился, СССР отреагировал адекватно и законопатил щелку в "железном занавесе".

Ткаченки в качестве счастливчиков-отщепенцев оказались в Риме, а Лифшицы на долгие десять лет угодили в отказники, то есть лишились нормальной работы и профсоюзных путевок. Ткаченки всего этого тоже лишились, но в совершенно других условиях.

"Это" с ними случилось в крохотной комнатке с видом на Средиземное море, когда маленький Мишка уже спал. Соня потом плакала. Жоре не понравилось, что она плачет так часто и он сказал: "Да хватить тебе убиваться! Мы сами выбрали свободу". И она перестала.

В Киеве «это» тоже не заставило себя долго ждать. Оксана шептала: "Я им отомщу!". Лева был серьезен и задумчив. Прежние его сны оказались в руку…

После Рима Ткаченки попали в Канаду. Соня довольно быстро освоилась, подучилась тому и этому и стала преподавателем колледжа. А Жора года полтора лежал на диване, грустил, даже попробовал пить, но это душевное занятие было быстро пресечено супругой. В конце-концов ему удалось устроиться по своей инженерной специальности. Гибридная семья расцвела, заколосилась и даже произвела на свет маленькую канадку Клару.

Когда весть об этом просочилась на Украину, антагонизм прежних друзей достиг крайней степени. Время от времени в маленькой киевской квартирке звучали даже такие фразы: "Убью паразита!" или "Как она могла?!."

Никто никого, конечно, не убил. Когда полюбивший сало Лева, располневшая Оксана и гарный хлопец Петька оказались наконец на Западе, в Канаду они не поехали, а поселились в Нью-Йорке.

Историческая встреча брачных заговорщиков произошла на мосту между США и Канадой в радужной водяной дымке Ниагарского водопада. Посидели в ресторане, поговорили, все было на удивление спокойно. О возможности восстановления прежней попарности никто даже не заикнулся.

Все имеет свои границы: и верность Родине, и супружеская верность. Современный мир вообще склонен к размыванию всех и всяческих границ. Самое главное, что я ничего не выдумал, все так и было.

– Тут тебе какое-то странное письмо пришло, я его случайно открыла. Кажется, тебя за что-то штрафуют.

– Что значит «случайно»? Тут же ясно написано: мистеру… мне. Сколько раз тебе говорил: не вскрывай чужих писем! Что за привычка, понимаешь…

– Не бурчи! Я все равно по-письменному ни черта не понимаю.

– Пора бы…

Он взял конверт и спустился в подвал. Внутри, действительно, была штрафная квитанция от «The Conscience Association» на 275 долларов.

«Где же это я вляпался, – подумал он. – Неужели всплыла история с аварией. А может быть, это еще киевские дела…».

Он стал изучать квитанцию внимательнее. Сумма штрафа состояла из двух частей: 100 долларов за «wrong behavior» и 175 – за «negative attitude».

«Ну, «behavior» – это понятно, это значит «поведение», по почему «wrong», то есть «неправильное», – начал ломать он голову. – И что это еще за «attitude» такой? И почему он к тому же «негативный», то есть опять неправильный? Может, на какой-нибудь радар в кустах напоролся, который автоматически фотографирует номер машины…»

– Куда ты словарь опять подевала? – закричал он жене. – В доме всего одна книга, и той не доищешься!

– Нужен мне твой словарь! Я и без словаря как-нибудь проживу. Небось побольше твоего зарабатываю!

– Опять считаться начала. А кто тебя сюда притащил? Забыла?

Словарь в конце концов нашелся в гараже, и он вспомнил, что сам его туда принес, когда разбирался с инструкцией к газонокосилке. «Aattitude» переводился сразу несколькими разными словами: «поза», «осанка», «отношение», «позиция»…

«Хрен его знает, поза им моя не нравится. Чушь какая-то! Надо ехать разбираться».

Он завел свой «джип», минуты три прогревал мотор, густо задымив гараж, и отправился по указанному на конверте обратному адресу, благо это было совсем недалеко.

Здание «The Conscience Association» сверкало металлом и стеклом, напоминая церковь, построенную из чересчур современных материалов.

– Я получил это письмо. Я думаю, это ошибка, – сказал он девушке-секретарше на бойком английском, но с русским произношением и киевскими интонациями.

– Посидите, пожалуйста, – предложила та, взяв письмо.

«Ничего, но очень зубастая, – подумал он. – Слишком уж лыбится».

Едва он присел на кожаный диван и взял в руки красивый глянцевый журнал для женщин, из внутреннего помещения в приемную вышел элегантно одетый стройный седой мужчина.

– Мистер?..

– Я! – ответил по-военному он, вскакивая с кресла.

– Пройдемте со мной.