Юрий Горюнов - Возвращение…

Когда вернулся на кухню в свободных легких джинсах и футболке, чайник тихонько фыркал, как бы призывая, что пора. Я положил в турчанку кофе, залил водой и стал ждать, когда кофе сварится. Во мне пробуждалось новое чувство, что-то похожее на урчание чайника. Мне нравилось начинающийся день. Я мысленно прорабатывал забавные варианты своих действий на день. Дождавшись, когда кофе сварится, я налил его в чашку, сел к столу и открыл тетрадь.

Это был дневник моей юности. Ему было уже лет двадцать. Страницы пожелтели от времени, поистрепались, края листов были уже потерты и местами согнулись от частых перемещений из сумки в сумку и редкого перелистывания. Время еще не стерло чернила с листов, хотя они уже заметно поблекли. Так уж случилось, что в семнадцать лет я начал вести дневник, которому поверял свои чувства, мысли, что в то замечательное время захватывали меня, одолевали. В них была простота, наивность, но они были искренними. У юности нет комплексов, которыми мы обрастаем, идя по жизни, во всяком случае, иные не так жестки. Вот так и идешь из детства к юности и далее и однажды обнаруживаешь, что вчерашние мальчишки стали юношами, а девчонки девушками. Если раньше все играли вместе, то потом компании собираются по половому признаку. Но даже тогда вчерашние девчонки были для меня просто друзьями.

Этот дневник был мой амулет. Долгое время, пока я учился в институте, он лежал в ящике стола, словно ждал меня, но я к нему не притрагивался, не видел в этом смысла. Перечитывать, что было написано под наплывом юношеских чувств, не хотелось. Возможно, если бы его тогда прочитал, его бы и не было. Почти наверняка выбросил бы, как неудачный период в своей жизни. Но такого не произошло, чему потом я был неоднократно рад. Уезжая в Москву, я взял его с собой. Это была частичка моего я, и оставлять ее одну не хотелось. Потом стал брать дневник в командировки, все-таки что-то родное. Так он и ездил со мной. Вот и потрепался от путешествий.

Тетрадь не была исписана до последней страницы. Не законченный дневник словно ждал продолжения, а его все не было вот уже двадцать лет.

Это был не законченный роман моей юности, моей первой, и кто знает, может быть и последней, любви. Дописать его я не сумел, а выдумывать окончание не хотелось. Он был посвящен всего одной девочке, моим отношением к ней. И писать в нем о ком – то, еще, тогда не смог бы, потом было не до него, а затем просто кощунством к памяти того времени. Да и другая, с моим отношением к ней в этом дневниковом романе, была бы уже лишней.

Иногда, я пролистывал его, читая отдельные страницы, вызывая в памяти краски того времени.

Вот и сейчас, отпивая обжигающий кофе, я поддался порыву, пролистать его, но, решив не впадать в ностальгию, глубоко вздохнув, отложил тетрадь, проведя пальцами по страницам. Не время. Меня ждут иные великие дела. Интересно только, где сейчас эта девочка? По-прежнему живет в этом городе или уехала? Наверное, уже замужем, и, наверное, есть дети. Интересно было бы ее увидеть. Какая она стала? Узнал бы, я ее или нет? А она меня? Хотя меня вряд ли.

Хватит предаваться иным мыслям, есть иные вещи, ради которых и приехал. И я сказал вслух: – Дела и другая женщина.

Утро

Сегодня с утра шел дождь. Летний дождь, когда ощущение времени несколько стирается и ждешь, что скоро тучи разойдутся, и снова выглянет солнце, которое начнет играть бликами в лужах.

Я люблю дождь. Не осенний, заунывный, серый, мрачный, который льет несколько дней и приносит угнетающее чувство замкнутости пространства, когда он порывами ветра рвет с деревьев листья и кружа их и разнося по земле.

Я люблю не долгий дождь. Люблю, чтобы он барабанил крупными каплями по стеклу и, стекая ручейками, рисовал причудливые узоры.

Такой летний не продолжительный дождь давал возможность сказать себе: – «Ну, вот. Значит, опять откладывается поход по делам. Я сегодня ленюсь».

Это обычная лень, которая давала возможность никуда не идти, ссылаясь на дождь. Становилось легко и непринужденно, что можно ничего не делать, а просто заняться простыми вещами: читать, смотреть телевизор. Появлялся повод к относительному безделью. За это я и любил дождь.

Мне нравилось смотреть за окно, на одиноких прохожих, которые вынуждены, были идти по делам, что давало некое чувство превосходства над ними в данный момент. Нахождение в замкнутом пространстве не приносило неудобств, а только меланхолию. Глядя на дождь, вспоминается прошлое, строятся планы на будущее.

Итак, сегодня шел дождь. В общем, я жил своим временем, а мысли были предоставлены сами себе и находились в свободном полете, перелетая из одной темы в другую. Легкость и непринужденность. Ощущение, что скоро станет ясно. И когда первые проблески солнца сквозь редеющие тучи начинают пробиваться и бить в лужи, отражаясь цветами радуги, возникает чувство новизны, свежести и обновления.

Поэтому утром, когда я увидел дождь, то не огорчился, так как спешить мне было некуда. Это было сигналом, что пора работать, согласно установившемуся режиму.

Я уже несколько дней находился дома, позволяя себе иногда вылазки в магазин, чтобы заполнить холодильник. Распорядок дня установил. Утром я готовил холостяцкий завтрак и обязательно варил кофе. Иногда, чтобы разнообразить вкус добавлял чуть соли и корицы. Запах вареного кофе разносился по квартире, и я чувствовал, что начался новый день. Потом садился за стол, обдумывая сюжет. Были наброски, о чем я хотел писать в надежде, что кто-то их потом напечатает и прочтет. Если получится. Мне нравилось работать с бумагой и ручкой. Конечно, веяния времени требовали своего, и я применял в работе диктофон, компьютер, но первоначальные записи любил делать ручкой. Что-то было в этом необъяснимо притягательное, когда ручка спешит за мыслями, порой не успевая, которые пытаются выстроиться и поднимают в голове такой шум, что не успеваю все их записать, и что-то исчезает. Но навыки работы давали всходы, и дело продвигалось.

Я давно работал журналистом, и думаю не плохим. Был узнаваем в редакциях, экономических и политических кругах. Старался писать и говорить о том, что мне близко самому. Поэтому со временем обо мне сложилось определенное мнение и мое имя позволяло попасть, на конференции, встречи, тусовки, когда хотел. Я не копался в грязном белье известных людей. Я давал им возможность сказать о положении вещей то, что они хотели бы сказать близким. Заранее готовился к встрече. Принцип простой – чтобы я сам сказал, если бы оказался по другую сторону. Вот и готовил встречу. Мне не было стыдно за написанное, и всегда был готов отвечать – кому угодно, где угодно за свои слова.

Порядочность, как и невинность, дается от природы один раз – теряется мгновенно.