Юлия Доброван - Любить Человека: Кончиками пальцев…

– Почему же? Мне очень даже понравилось. Это была занимательная, я бы даже сказал познавательная прогулка.

– Да, возможно. Но это место оставляет горькое послевкусие. Мне следовало подумать об этом раньше. Сожалею.

– С чего вы взяли, милейший Гарольд, что послевкусие непременно должно быть сладким? Где такое написано? Я испытал определённые эмоции, и это самое главное. А позитивны ли они или, напротив, отрицательны, значения не имеет. Они есть, а это означает лишь одно – прогулка удалась.

Я вспоминал эти слова с улыбкой и лёгким трепетом в душе и едва не пропустил подъехавший к поместью кэб. Подумать только: ждал его всё утро, а сейчас вздрогнул так, словно испытал наибольшую в жизни неожиданность.

Мистер Тёрнер показался не сразу, а в руках у него была какая-то коробка. Расплатившись с кэбменом и игриво потрепав лошадь за гриву, он направился в сторону крыльца, где его уже дожидалась одна из наших экономок в компании моей Грейс.

Не без усилий, но мне всё же удалось разжать пальцы и отпустить-таки многострадальную занавеску. Три глубоких вдоха, и вот я иду к лестнице встречать дорогого гостя.

Но то, что открывается взору уже спустя минуту, вводит меня в состояние глубочайшей растерянности. Логан, мой малыш Логан прижимает к груди подарок, о котором грезил вот уже несколько месяцев кряду, и улыбается мистеру Тёрнеру так, словно перед ним настоящий волшебник. Или Господь-бог…

Железная дорога. Игрушечная железная дорога из одного паровозика и двух вагончиков – вот что было в коробке и вот что сейчас греет душу моему сынишке. И Грейс тоже сияет, разглядывая нашего гостя.

Заметив моё появление, Кристофер выпрямляется, снимает белую кожаную перчатку и протягивает мне руку.

– Надеюсь, вы простите мне эту дерзость, дорогой друг? Стоило бы спросить ваше мнение и мнение вашей супруги, прежде чем заявиться сюда и вручить вашему мистеру Уокеру-младшему этот скромный презент, – и в это же время он улыбается и подмигивает Логану, а тот, ураганом сорвавшись с места, уже несётся прочь в свою комнату, к груди прижимая сбывшуюся мечту.

– Почти полгода, мистер Тёрнер, он мечтал об этих поездах. Увидел их однажды в витрине какого-то магазина, и с тех пор… Как вы догадались? – спрашивает Грейс, а я тем временем всё ещё сжимаю в ладони тёплые пальцы скрипача.

– Вы, быть может, удивитесь, но я тоже был ребёнком. И тоже мечтал о железной дороге.

Звонкий смех Грейс и мягкие раскаты баритона Кристофера кажутся мне идеальной мелодией. Праздничной. Счастливой.

Семейной.

Мастерская приняла Кристофера так, словно он всегда был её частью. Впрочем, скорее всего так и было… Высокий и стройный, он медленно ходил между мольбертами, с интересом разглядывая кисти и краски, мастихины и глины в мешочках и банках. А после застыл над столом, где лежал один из моих набросков. Тот, на котором он был изображён со спины.

А я застыл у двери, любуясь этой самой спиной и человеком, которого так долго ждал и который, наконец, оказался здесь.

Сложно поверить, но да – он здесь. Совсем рядом и, кажется, готов ко всему, о чём бы я ни попросил…

– Люблю уединение, мистер Уокер. Даже одиночество, я бы сказал… В Лондоне не много мест, где можно почувствовать себя одиноким. Вот, к примеру, небольшие ивовые заросли на берегу Темзы вполне дают такую возможность, не правда ли?

– Да, – поспешно шепчу одними губами, даже не успев сообразить, к чему он ведёт.

– Я часто там бываю, если тому сопутствуют наличие свободного времени и погода. Там есть прекрасная лавчонка прямо у ствола самой большой ивы. Могу сидеть там часами. Далеко не одна скрипичная партия составлена именно там – в уютном уединении ивовых зарослей… – мечтательно тянет Кристофер, кончиком указательного пальца касаясь рисунка. – Однако в мой последний визит мне так и не удалось посидеть на той лавочке. Вы, вероятно, знаете, почему, – повернувшись ко мне, он улыбается и чуть изгибает бровь в немом вопросе.

– Знаю, – с трудом удаётся выдавить мне. – Там было занято. В тот день там было занято.

– В тот день там было занято, – повторяет и Кристофер, обращая взгляд к окну. И пока я заживо горю со стыда, не зная, как себя оправдать, он продолжает: – Было занято. Но я рад, что достойным человеком.

И всё снова становится легко и понятно.

Удивительно, но так бывает всегда: я волнуюсь и переживаю, а он парой фраз и лёгкой дружелюбной улыбкой все мои душевные терзания обращает в пыль.

Всегда… Какое нелепое слово возникло в мыслях, учитывая, что наши с Кристофером встречи легко сосчитать по пальцам одной руки. Однако, всегда. Да, всегда .

– Как вы узнали, что это был я? Тогда, я имею в виду… В тот день.

– Пальто, Гарольд. Пальто. Весной я был в Лондоне проездом и в сумме провёл здесь не более дюжины дней. Та прогулка к Темзе была единственной, куда я надел изображённое на вашем рисунке пальто.

– Ох… – не знаю, что должен говорить. Или делать. Хочется то ли заплакать, то ли рассмеяться.

– Ну что ж, – резко повернувшись на каблуках, он звонко хлопает в ладоши, – приступим? Что я должен делать?

А вот и ещё одно впервые: он сидит прямо по центру залитой светом комнаты, в моём кресле, и доверчиво смотрит в мои глаза, а внутри меня в это время рождается ложь. Наглая, гнусная ложь, оправдания которой не сыскать на всём белом свете.

Однако я поддаюсь ей. С отчаянием самоубийцы и восторгом религиозного фанатика. Поддаюсь, практически не задумываясь о последствиях. Поддаюсь, потому что больше нет сил сопротивляться…

Поддаюсь.

– Прежде чем начать работу – неважно, скульптура это или портрет – мне необходимо максимально изучить объект. Понимаете, о чём я?

Голос не дрожит, что удивительно. Быть может, так ощущается прыжок в пропасть: длительный разбег, предвкушение эйфории, толчок, полёт… а что будет дальше, уже не важно. Будущее перестаёт существовать, едва ноги отрываются от земли.

– Был бы признателен, если бы вы, любезнейший Гарольд, уточнили, – Кристофер улыбается так искренне и открыто, что у меня подкашиваются ноги. И от его наивности, и от собственной дерзости.

– Мне нужно… – откашлявшись и тем самым скрыв своё смущение, начинаю ещё раз. – Мне нужно ощупать ваше лицо, мистер Тёрнер. Досконально изучить все линии и изгибы, текстуру кожи и волос. Исследовать вас, уж простите, как материал, с которым собираюсь работать. Это необходимо, понимаете? Чтобы максимально реалистично изобразить ваше лицо, настроение и характер, я должен узнать, с чем именно собираюсь работать. Мои пальцы – это мои глаза. Я воспринимаю и обрабатываю информацию тактильно, поэтому… поэтому буду вам весьма признателен, если вы всё же позволите мне… позволите мне коснуться вашего лица.