Юлия Доброван - Любить Человека: Кончиками пальцев…

Безумец, не правда ли? Свихнувшийся безумец – вот кем я стал за эти месяцы. Ну и пусть! Меня это не заботит ни в малейшей степени.

Чуть вздрагиваю, когда дверь в мастерскую внезапно заходится неприятным скрипом несмазанных петель, и торопливо перевожу взгляд туда, где у порога на меня вопросительно взирает Грейс.

– Ты ещё не готов?

«К чему?», – хотелось спросить в тот миг, но память услужливо подбросила мне обрывки состоявшегося накануне вечером разговора. Поход в Ковент-Гарден. Грейс умаялась сидеть дома и наблюдать за моей одержимостью, поэтому купила два билета на какой-то концерт классической музыки. Камерный оркестр или что-то в этом роде… Не могу вспомнить точнее. Разумеется, вчера я сразу же согласился. И, разумеется, сегодня о своём обещании благополучно забыл.

– Так я и думала, – шепчет Грейс без тени обиды. – Точнее, была уверена, что ты забудешь. Вот твой костюм, рубашка и туфли. А галстуком и запонками я займусь уже внизу.

– Спасибо, милая, – принимая одежду из её рук, я с чувством восхищения и гордости подмечаю, как особенно шикарна моя супруга в своём вечернем туалете. Это тяжёлое платье из толстого бархата глубокого тёмно-синего цвета идеально сочетается с её яркими голубыми глазами и светло русыми локонами, сзади собранными в замысловатую причёску. А в довершение образа она надела небольшую изумрудную подвеску – неброскую, однако всё равно необходимую, как восклицательный знак в конце предложения, выражающего крайнюю степень изумления. Примерно такую же, которую я испытывал в данный момент, глядя на свою невероятно красивую молодую жену. – Ты прекрасна, – улыбаясь, озвучил я истину и поцеловал её пахнущую апельсиновой цедрой ручку. – Просто восхитительна! Сегодня ты выглядишь изумительно.

– Только сегодня? – пошутила она, слегка ущипнув моё плечо. – Мы и правда опаздываем, Гарольд. Поторопись, я буду ждать тебя внизу.

***

Признаться, я совсем забыл, какое это счастье – оказаться в обители искусства, коей по праву считался Ковент-Гарден. Огромный и величественный, он всегда ассоциировался у меня с сердцем творчества нашего Лондона. По крайней мере, той его части, что относилась к театральным постановкам, операм или балетам, а также к таким концертам классической музыки, как сегодняшний. Здесь редко встречались случайные люди. Это место не терпело невежд или скупых душою зазнаек – не больше одного раза. Сюда ходили те, кому это действительно нравилось. Кому это было нужно и важно. Те, кто умел не только слышать оперную арию, но ещё и понимать её. Те, для кого фортепиано – не набор клавиш, издающих звуки под ловкими пальцами пианиста, а инструмент с душою и настроением… Мы с Грейс искренне считали себя как раз такой парой – людьми, умеющими ценить красоту высокого искусства. А посему частенько посещали это место и ему подобные, дабы порадовать друг друга и отдохнуть душою. Признаться, раньше такие выходы в свет происходили гораздо чаще, но, к моей величайшей радости, сегодня мы здесь, и это заслуга исключительно моей дорогой супруги.

– На тебя снова все смотрят, – шепнула она, не переставая улыбаться знакомым и совершенно чужим людям, пока мы пробивались к лестнице. – Каждый норовит подойти и пожать руку. А ещё лучше – сфотографироваться с тобой.

– Или с тобой, дорогая, – это был очередной комплимент её великолепному платью, отчего она так по-детски просияла. – Мне почему-то кажется, что сегодня все взгляды прикованы лишь к тебе. Как мужские, так и женские.

– Что ж, в таком случае мы рискуем затмить самого Кристофера Тёрнера, – хохотнула Грейс и потащила меня к входу в зал. – Вряд ли он был бы рад такой перспективе.

Я понятия не имел, кто такой этот Тёрнер, но поинтересоваться не успел, потому как к нам уже направлялся мой старый знакомый и по совместительству бывший клиент виконт Монтини. Помнится, портрет его был огромен и уродлив. Но что поделать – я за натуральность.

Монтини… Грейс скривилась, смешно наморщив носик.

Добраться до своих мест в третьем ряду нам удалось лишь спустя четверть часа, и к тому времени я уже чувствовал себя так, словно весь день разгружал вагоны с углём. Впрочем, удивляться нечему: эта официальная суета всегда меня утомляла, а иногда даже злила. Я одиночка. Я привык к другому. Мне нужны пространство и тишина, а такие вот публичные мероприятия крайне редко оставляли приятное послевкусие.

Но расслабился я практически мгновенно. Едва в зале приглушили свет, и основным его источником стал устремлённый в самый центр сцены жёлтый луч, я откинулся на спинку кресла и прикрыл веки в ожидании наслаждения. А спустя несколько минут величественные стены Ковент-Гардена заполнили рычащие хрипы виолончелей и альтов. И бренная суета вместе с прочими мыслями вмиг покинули мой разум. И лишь расслабленные, чуть испачканные грифелем пальцы касались забытой на коленях, так и не прочитанной программки концерта.

Ледяным весенним горным потоком музыка вливалась в самую душу, остужая внутренности и отрезвляя своей чистотой. Она была целебной, клянусь! Такие звуки не могут нести в себе ничего, кроме исцеления! Это сущее волшебство, созданное благословенными пальцами музыкантов. Я мог бы слушать эту исповедь вечно, качаясь в невесомых тёплых волнах бесконечного океана или представляя себя в удобном гамаке где-нибудь на окраине Эдинбурга, среди вековых дубов и неудержимых, пахнущих свежими травами ветров… но внезапно все звуки исчезают, и зал взрывается овациями.

«Неужели конец? – спрашиваю самого себя, неохотно открывая глаза. – Так скоро?»

– А вот и он, – шепчет Грейс практически в самое ухо, а после ласково берёт меня за руку, словно обещая безмолвную поддержку.

И прежде чем я успеваю что-либо понять, на сцене появляется он. Нет, не так – Он !

Мой незнакомец.

Моё наваждение и моё же проклятие.

Я вздрагиваю, словно через моё тело проходит мощнейшая молния. А дальше все звуки и запахи, все отвлекающие шумы и лица вдруг перестают существовать. Весь мир растворяется, сужается до одной лишь точки, ярко освещённой прожекторным лучом – до Его прекрасного лица.

Как такое возможно? Это насмешка вселенной или подарок судьбы? Как человек, которого я так самозабвенно искал всё это время, мог сейчас стоять предо мною? На расстоянии всего нескольких ярдов. Сущий пустяк. Ничтожная малость по сравнению с целым Лондоном, но… но, клянусь, эти несколько ярдов ощущались бескрайним океаном, преодолеть который у меня не было никаких шансов.

Он стоял в самом центре сцены, в той точке, что обычно отводится солистам, и с лёгкой улыбкой разглядывал зал в ожидании, пока утихнет гул аплодисментов. А я в эти секунды испытывал совершенно неописуемые эмоции: от восторга, потому что наконец-то нашёл его и теперь ни за что не упущу, до неаргументированной здравым смыслом, неподконтрольной логике ревности, потому как глаза его блуждали по чьим угодно лицам, кроме моего.