Верона Шумилова - Счастье в ладошке… Роман

Еще более втянув голову в плечи, Горин не смог так быстро сообразить, как же так получилось, что в огромной многомиллионной Москве, где и свои-то теряются, на маленьком пятачке, утоптанном ногами тысяч и тысяч людей, они столкнулись нос в нос, глаза в глаза. Можно ли в это поверить? Не воображение ли это после долгой изнурительной и такой нервной работы? А он ведь несколько дней назад думал о ней долго и тревожно, перебирая в памяти мельчайшие подробности их последних встреч перед его отъездом в Москву.

О, как щемило сердце и рвалось туда, где жила эта ни на кого не похожая женщина, чистая, честная и такая несчастная, хотя жизнь, будь она справедлива, обязана была отмерить ей счастья целый воз, а то и больше.

«Эх, Натали, Натали! – думал Горин, разглядывая её, нежную и такую близкую, строптивую и такую гордую. – Колючий ты мой Ежик!»

Эти слова ему захотелось произнести вслух, чтобы вернуть и себя и её в те дни, месяцы и годы, когда они, сгорая от взаимной любви, ни одной минуты не принадлежали друг другу, израсходовав себя, как оказалось, на постоянные тревоги и несбыточные надежды. Будь он, Горин, настойчивее, была бы она его на все сладостные минуты, а то и на всю жизнь. Но так не случилось… Нет, не случилось!..

Ровно два года назад они виделись в последний раз.

Два года!.. Сколько раз за это время, бывая в Москве, проходя по этим улицам, сидя в вагонах метро или поднимаясь по эскалатору, Наталья Николаевна с молящей надеждой, почти судорожно вглядывалась во встречные лица проходивших и проезжавших мимо. Понимая бессмысленность и смехотворность своей надежды (найти одного человека в многомиллионной массе людей), знала, что это Москва, а не их маленький городок. Всё знала, всё понимала и учитывала, и всё же ей казалось, что раз он здесь, в Москве, какой бы великой и многолюдной она ни была, она, Наташа, должна, непременно должна его встретить. Третьего не дано! Зачем же тогда жить?! Ничего ей не надо, лишь увидеть Горина, узнать… Узнать его какую-то закрытую от неё жизнь, а, может быть, и какую-то тайну… А то, что тайна существует, она чувствовала давно…

«Боже мой! – думала она каждый раз, когда приезжала в Москву, выискивая среди множества одни, ей дорогие и родные глаза, над которыми торчали с изломом густые темные брови. – Боже мой! Ну, почему встречаю такое множество совершенно не нужных мне лиц, а одно-единственное, такое необходимое мне, не могу?»

Стоя рядом, о чем-то думал и Горин.

«Ну, что ж, – пронеслось у нее в голове, затуманивая её и одновременно охлаждая. – Всё закономерно! У меня иначе не бывает. Столько времени страдать и ждать, искать и надеяться и встретить тогда, когда… когда я уже могу жить без него…»

Разглядывая чуть потускневшие – не от слёз ли? – такие доверчивые и честные глаза, Вадим Сергеевич думал: « Надо же! Столько людей вокруг проходят мимо, а она, его Натали, гордая, недоступная, рядом… Просто чудо какое-то! Ведь вероятность встречи на обширных московских просторах равна столкновению двух песчинок, знающих друг друга, в хаосе вселенной…»

Горин был растерян. Сжимал и разжимал затекшие пальцы левой руки, чувствуя боль. И ему вдруг захотелось, чтобы эта боль усилилась и принесла ему страдания, чтобы рвала на кусочки сердце, тело, чтобы тут же испепелила его… Он, Вадим Горин, виноват во всём… Он один!..

Но это всё уже позади, в недалеком прошлом. А сейчас? Как ему поступить в данную минуту? О чем думает она, его мечта, его всей жизни любовь?

…Вот уж воистину господин-случай управляет судьбой! Не иначе! Надо же было Горину сесть именно в этот, а не в другой автобус и внезапно решить чуть раньше сойти с него, чтобы пройтись пешком, а ей, Наталье Николаевне, задержаться у лотков, где толпятся прохожие в надежде приобрести то, что не продается, а «выбрасывается». Не сделай они этого в точности до минуты, они бы разошлись в разные стороны: Вадим Сергеевич, пройдя виадук, растворился бы в вокзальной людской сутолоке, и, пройдя даже рядышком с Наташей в многочисленной толпе, не смог бы ее заметить.

– Да что же мы стоим да молчим? – первым сообразил Горин, выстраивая в уме логичный план, по которому он должен будет действовать в оставшееся до отхода поезда время. – Пройдись, Ежик, со мной. Проводи меня к вокзалу. – Он глянул на часы.– Ровно через час уходит моя электричка.

– Что ж, пойдем! – Не удивляясь и не огорчаясь такому решению Горина, она очень спокойно согласилась провести с ним этот час, трудный, но такой счастливый.

В это же время ей хотелось, чтобы Вадим отменил свой отъезд, чтобы он пригласил ее в какую-то уютную комнату в гостинице или еще где-нибудь и… и, чувствуя учащенные удары своего сердца, снял бы с нее пальто, легкую шапочку… Она бы, пряча от него свои утомленные и увлажненные от встречи глаза, ждала прикосновения его нетерпеливых рук к её обнаженному телу… А дальше? А дальше она бы растаяла в его объятьях, прильнув к его сильной груди, пахнувшей мужской силой… А дальше он увлек бы ее, нежную и податливую, в свои объятия и нес, как драгоценность, в своих руках на прохладное ложе, и они там согрели бы это ложе разгоряченными телами… Будут страстные поцелуи… Будет такая же страстная и бессонная ночь до самого удивительного и не похожего ни на какой до этой встречи рассвета…

По дороге они вели почему-то странный и натянутый разговор, когда говорить о важном на ходу не имело смысла: оба думали о своем. Каждый скрывал в душе то главное, что вот-вот должно было вырваться наружу и внести ясность в пролетевшие так непонятно для них последние два года разлуки и молчания.

«Ну, почему так всё просто и так незначительно? Уйти, сейчас же, сию минуту… – сверкнула, словно молния, мысль, но Наталья не имела сил, чтобы сделать хоть один шаг, который бы отдалил её от Горина. – А я ведь так ждала встречи! И днем, и ночью, на рассвете и на закате… Ждала зимой и летом, весной и осенью… Ждала и любила, сжигая себя на невидимом костре… Ждала и так верила… Вернее, хотела верить…» – металась Наталья Николаевна от одной мысли к другой, и они потрошили её сорвавшееся с привычного ритма сердце до изнеможения. Что-то внутри обмякло, онемело, и она, напрягаясь, пыталась хоть как-то заглушить внутреннюю боль, но сердце, бунтуя, стучало всё чаще и сильнее, словно там, взаперти, оно задыхалось без свежего глотка необходимого для жизни воздуха.

Карие под спелый каштан глаза Горина смотрели на совершенную, как ему казалось, женщину из-под тонких черных бровей, из которых одна была с небольшим изломом и поэтому всегда казалась приподнятой в изумлении. Он внимательно и с нежностью разглядывали её, нежного и колючего Ёжика: среднего роста, стройная, привлекающая к себе тонкая, как тополек, фигура и очень грустные зеленовато-серые глаза; маленький, слегка вздернутый носик, красиво очерченный небольшой рот. Белая вязаная шапочка облегала головку, подчеркивая пропорциональные её формы, и густые темно-русые брови, выгнутые роскошными дугами и не тронутые пинцетом.