Кристина Риц - Девичьи рецепты

– Пусть не завидует. Дед еще крепкий, – и несколько нервно продолжила. – Думаешь, не справится? Давай сегодня я подежурю, а ты заберешь Ташу из садика.

На том и порешили.

Среди многочисленных дедовых внуков Настя была далеко не младшей, но, безусловно, самой любимой внучкой, и это было взаимно. Ей нравилось произносить старинное имя деда – Илларион Николаевич, перекатывать звуки через двойную «л», затем рычать на «р» и мягко утихать через гласные и согласные до мягкой «ч». Переживший голод двадцатых на селе, жар мартена в войну, смерть семерых малолетних детей, он вместе со своей Феклой Гавриловной вырастил тех, кому суждено было выжить. Его супружница, которая была двумя годами младше него, умерла в семьдесят три. Год после ее смерти дед думал о том, как воссоединиться с дорогой ему Феней. Старший сын переехал к нему, караулил его от глупостей, и через год дед нашел какую-то нить жизни (внуки), ухватился и продолжал жить. Настя рассчитывала и на запас сил у деда, и на его желание дожить до ста. Еще месяц назад он с лопатой в руках копался в саду, пусть и останавливаясь и опираясь на черенок, как будто повисая на ней.

Настя часто бывала у деда, она любила слушать его старинные истории про украинскую деревню с почти гоголевскими ведьмами, после рассказа о которых он мог перескочить на новости городские и заграничные. У них был свой ритуал: Настя целовала его щеку, а он брал ее руки и грел: «Ой, Настя, холодные какие руки. Худенькая ты очень. Надо есть получше, моя хорошая». О чем бы он ни говорил – о неблагополучном состоянии государственной экономики или о случившимся за доминошным столом споре, – в его словах эхом раздавался почти столетний опыт и в то же время была какая-то невидимая глазу, но чувствуемая нить к современности. Он смотрел на мир с интересом и участием. Настя гордилась, что во главе многочисленных тетушек и дядюшек, двоюродных и троюродных братьев и сестер был глава семейства, настоящий патриарх, мудрец. Настя дорожила дедовой любовью и тем, что дед просто был жив. Слепота, уже несколько лет подбиравшаяся к нему, не мешала ему свежо и смело смотреть на мир. Но Настя понимала, что девяносто есть девяносто, поэтому решила сообщить Семену о состоянии деда. Тем более что дед первый, кто увидел ее нынешнего – или уже бывшего – мужа, когда тот впервые провожал Настю из института домой. Настя нарочно не пошла домой, а отправилась к деду, потому что с трудом соображала, зачем этот взрослый человек идет за ней.

Она набрала номер и почувствовала, что напряглась, заволновалась, подумала, хорошо, что он ее не видит.

– Привет! Звоню сказать, что дед очень плох. Я подумала, может, ты захочешь с ним… увидеться? Да, я буду у него, так что если сможешь, приходи.

Услышав в ответ «конечно», Настя заволновалась еще больше, переживая то ли за деда, то ли за себя, то ли за предстоящую встречу. Она кинулась к зеркалу: нет, от грусти в глазах не спасали ни кремы, ни румяна. Что ж, она взяла длинный тяжелый ключ от дедовой квартиры на случай, если разминется с мамой, купленные для Таши яблоки и, бросив на себя пальто, побежала к деду.

Дед лежал в постели, похудевший, высохший, с седой щетиной на щеках и седым ежиком на голове. За две недели болезни он стал похож на ребенка, вдруг состарившегося. Странно, что немощь оказалась мощнее его жизненной силы.

– Дед, это я, Настя.

Присев к нему на кровать, она обхватила его ладонь двумя руками. Глаза его были открыты, правда, он с трудом различал лишь контуры человеческой фигуры, но эти тоненькие ручки он бы не спутал ни с какими другими.

– Да вот слег я, Настена. Не знаю, выкарабкаюсь ли… Ты-то как?

Настя не успела ответить, в дверь звонили. Семен Михайлович зашел как ни в чем не бывало, как будто не было напряженности последних месяцев, как будто это была обычная семейная встреча. Он даже чмокнул ее в макушку или что-то вроде того. Он прошел в комнату и удивился. Дед действительно выглядел очень слабым: тяжело дышал, иногда глухо кашлял, но тоже без силы, слабо. Глаза его то открывались, то закрывались. Настя чуть громче обычного сказала:

– Дед, к тебе Семен пришел.

– Здравствуйте. Как вы? – доброжелательно, даже с некоторой почтенностью произнес Семен Михайлович.

Илларион Николаевич закашлялся и тихо произнес:

– Зачем ты пришел? – он еще раз набрал воздуха и чеканил слова. – Ты мне чужой человек. Ты мою Настю обидел.

В его словах звучала горечь и, как это ни странно, мужская сила, готовая защищать женщину. Дед прикрыл глаза и задышал размеренно. Неожиданные и для Насти, и тем более для Семена Михайловича слова заставили их взглянуть друг на друга. Они гадали: дед или заснул, или отказывался говорить. Одно стало ясно: прощальный разговор не удался и встреча окончена.

– Ну и ладно… Я пойду, – с трудом пряча свою обиду, произнес Семен Михайлович. Настя проводила его до двери, закрыла дверь на цепочку, так делал всегда дед, когда знал, что уже вряд ли кто-нибудь придет, и испытала какое-то новое чувство: щемящая боль смешивалась с каким-то новым чувством, как будто не она, но за нее дали сдачи, и каким-то образом этот удар достиг цели.

С этим чувством она прошла на кухню и взглянула в окно. С качелей напротив дома спрыгнула стройная девушка с каштановыми волосами и направилась к Семену Михайловичу. Он, поддерживая ее за локоть, пошел с ней рядом, вскоре они пропали из виду.

«А ты как хотела?!» Это был не вопрос, а укор себе. Настя вернулась к деду. Дед сам взял ее за руку, открыл глаза, смотрел перед собой:

– Тебе плохо, Настя?

– Да, плохо. Всё так навалилось, не знаю, что и делать, – слёзы размывались по ее лицу вместе с тушью и не очень связанными словами. – Если развод, то, представляешь, суд… А что с квартирой? А с работой, деньгами? А вдруг у меня не будет хватать денег на красивые туфли для Таши?

– Настена, причем здесь туфли?

– Не знаю. Я хочу, чтоб у Таши были красивые туфли.

Дед вздохнул:

– Не горюй, Настена. Господь уладит, – он помедлил, а затем попросил, – если тебе нетрудно, пожарь мне картошки.

Настя вздрогнула и замолчала, даже ее слезы замерли от неожиданности.

– Картошки… – она не переспросила, а просто повторила вслед за дедом с его же интонацией. – А тебе можно?

– Можно… Мне теперь всё можно.

Настя пошла на кухню. Привычными движениями умелой хозяйки почистила картошку, порезала ровными дольками, поставила на плиту сковороду, налила в нее масло. И вспомнила…

Да, ей лет шесть. Дед зовет ее на кухню.

– Ну что, Заяц Длинные Уши, давай жарить картошку?

– Но я не умею.

– Так я тебе буду помогать, договорились?

Настя не очень представляла весь этот процесс превращения чумазых головок в соломку с золотистой корочкой. Но то, что дед предложил, было замечательно, и отказаться от этого было никак нельзя.