Борис Цеханович - Остров Свободы

Блядььььь, я раздражённо вытер задницу и под весёлые подколки товарищей вернулся в палатку. Через пятнадцать минут всё повторилось, только в более сильном варианте. И задница, вместо того чтобы качественно отработать, снова сказала – КАП.

К вечеру я передвигался с трудом, превозмогая боль. Очко горело от обилия типографской краски и беспрестанного шорканья обрывками газеты. И на последующие несколько дней стал объектом веселья, подколок и анекдотов, которыми охотно и увлечённо делились все в лагере. По расположению лагеря я передвигался с внутренней настороженностью, постоянно прислушиваясь к своим ощущениям. Карманы были вечно набиты аккуратно нарезанными клочками газет, но уже с учётом печального опыта и очко теперь болело от краски гораздо меньше. Теперь я был признанным экспертом по всем разновидностям бумаги в лагере и часами мог авторитетно рассуждать, как её правильно применять в экстремальных условиях и при этом не поцарапать задницу. Как методически правильно нужно разминать ватман, если ничего другого не попалось под руки и как его сделать мягче газетной бумаги. Много чего другого мог рассказать, но «кубинка» и её последствия также стремительно закончились. Причём закончились также ярко и запоминающее, как и началась.

Я был дежурным по лагерному сбору. Спокойно отстоял ночь, провёл с личным составом все положенные утренние мероприятия и когда развод лагерного сбора был в разгаре, фланирующим шагом направился из парка к палаткам. КОНЕЧНО, прежде чем выйти оттуда я недоверчиво протестировал свой организм на предмет разного рода неожиданностей, на что он мне бодро отрапортовал – ВСЁ О КЕЙ ХОЗЯИН! Поэтому я так легкомысленно и двинулся из парка, предвкушая, как сейчас приму душик и завалюсь в кровать на свои законные четыре часа отдыха. Когда уже находился на середине ровного, как футбольное поле, пространства, прямо напротив середины полутысячного строя, в пятидесяти метрах за спиной начальника артиллерия, крывшего матом каких-то негодяев с миномётной батареи и искренне верящего в действенность своего воспитательного процесса. Вот именно в этот момент меня и прошибла вся правда жизнь. Прошибла от головного мозга до заднего прохода. Я ещё стремительно дёрнулся, пытаясь в пять секунд покрыть расстояние в двести пятьдесят метров до ближайшего укрытия и даже успел промчаться метров пять, за которые понял – НЕ УСПЕЮЮЮЮ!!!!!!

Кинув загнанный взгляд на насторожившийся в ожидание увлекательнейшей развлекухи строй, мигом представив, как я пойду под солдатский гогот, нелепо растопырив ноги и ощущая противную липкость ползущую по ногам, скрипнул зубами и моментально принял совершенно другое правильное решение – Пусть лучше здоровый солдатский смех, чем смешки и хохотки в спину.

И строй замер, затаил дыхание, ожидая – ВОООООТ!

А я лихорадочно, перекрывая все рекорды в соревновании с собственным организмом, оторвав кучу пуговиц и чуть не порвав двойную кожаную портупею, скинул штаны. При этом я успел ещё достать из кармана пук газетных листов и сел на корточки за спиной у нач арта. Строй дружно ахнул, а из меня шумно и активно попёрли газы. Строй жизнерадостно заржал, а я сделал вид, что в поле один и меня очень интересует, что написано в периодической прессе, пусть даже и на безобразных клочках. А начальник артиллерии, приняв аханье и смех, как поощрение на его очередной оригинальный словесный оборот, с ещё большим воодушевлением стал крыть миномётку, не замечая, что твориться у него за спиной. Лишь через минуту он обратил внимание, что все с интересом смотрят не на него, а за его спину. Он остановился на полуслове, обернулся и потерял дар речи, увидев в интересной позе, скучающего дежурного по лагерному сбору.

Что было потом, вспоминать не хочется. Но от превращения в лагерную пыль меня спас подполковник Подрушняк, который признался мне потом, что он в жизни так не смеялся. И врач, который был в курсе моих дел. Но всё равно начальник артиллерии при встрече со мной всегда хмурился, а на меня ещё долго показывали в бригаде пальцем и рассказывали о происшедшем в таких подробностях и под такими ракурсами, что новички только и ахали, – приговаривая – АХЕРЕТЬ……

Пока я болел этой гадской болезнью, комбат закончил работать с огневиками и теперь стал отлаживать работу батареи в комплексе. В качестве Наблюдательного Пункта мы использовали рукотворные курганы высотой метров пять-шесть, где были обустроены бетонные НП и откуда проглядывалось всё поле до самого конца. Правда, когда днём наступала самая жара, всё поле застилал мираж, превращающий пространство от нас до кокосовой рощи в водяную гладь, где бродили уродливые силуэты муфлонов.

Так как мы были вторая батарея, то Иван Худяков решил подмять меня под себя, сделав НП дивизиона совмещённым с НП нашей батареей и тем самым возложить развёртывание наблюдательного пункта в том числе и дивизионного на меня. И моими показными документами тоже закрыть убогость экипировки взвода управления дивизиона. А самому ходить и поплёвывать. Оглядев большой бетонной окоп, я выразительно показал кукиш Ивану.

– Вот, Иван, мои ячейки, а вот твои. Каждый баран должен носить свои яйца. Единственно, что вдвоём будем делать, это Схему ориентиров, чтобы она у нас была одинаковая.

Помимо развёртывания и организации работы на НП, я исполнял роль и батарейной контрольной группы, просчитывая и контролируя работу ячейки СОБа на Приборе управления огнём (ПУО-9) и все полученные цели. При работе с буссолью, первые несколько дней занятий на полигоне пока не привык, меня выбивала поправка в дирекционный угол в буссоль – 0-00. Как-то непривычно было её не вводить. Хотя в третьей батарее ещё непривычней было там поправка была плюсовая и они частенько из-за этого ошибались в другую сторону. В Германии поправка в дирекционный угол в среднем была в районе – 1-47, на Урале – 2-45, а тут 0-00.

Неделя прошла в интенсивных занятиях, где с каждым днём мы наращивали боевые навыки и слаженность. В субботу часть офицеров и прапорщиков уехало на выходные домой, а моя очередь будет только на следующую неделю. Поспав после обеда и оставив батарею на старшину, я отправился прогуляться по окрестностям. Зашёл в нищий кубинский магазин на окраине деревни. Выпил там стакан сладкого бананового ликёра и пошёл неспешным шагом через деревню. Зашёл в один дом попить холодной воды да и посмотреть, как живут простые кубинцы. Домом это сооружение было можно назвать с большой натяжкой, по пьяни и не глядя. В Союзе его можно смело обозвать сараем. Причём, хреновым сараем. Четыре столба, по периметру приколочены плохо обструганные доски, из-за чего в стенах здоровенные щели. Всё это когда-то было вымазано извёсткой и покрыто старым и плотным налётом пыли. Потолка нет. Есть крыша, крытая толстым слоем пальмовых листьев. Земляной, плотно убитый пол, по которому весело бегают тощие свиньи, общипанные куры, дети и ходят взрослые. Внутри дома такие же дощатые серые стены, разбивающие внутреннее пространство на закутки, отсеки. Такая же убогая мебель, но японские холодильники и неплохие цветные телевизоры, причём отечественного, кубинского, производства.