Мария Барыкова - Испытание именьем

Через четверть часа мы уже сидели на террасе, наслаждаясь финальным действием вечного спектакля природы, как всегда смывавшего все наносное и с зелени, и с душ. Чай обжигал, и сердца бились все сильнее.

Легкость и свет, царившие в неурочное вечернее время благодаря прошедшей грозе, тихо улетали в высокое небо. Река перед нами, как и положено сцене, еще оставалась в розоватой дымке, а партер террасы и ярусы леса уже медленно погружались в сумрак.

– Что бы ты хотел увидеть в этом зале? – Я погладила Илью по крупной красивой руке.

Он задумался.

– Знаешь, наверное, деда. Такого, как на моей любимой фотографии. – На старом снимке сидел мальчишка в кавалерийской шинели и в фантастически-дерзко заломленной папахе, но взгляд был уже уверенный, знающий, взгляд в будущее.

– А внука не хотел бы? Ну, или кто там когда-нибудь будет.

– Нет. Внука! – Илья дернул плечом. – Внука успеется. А ты?

– Я, наверное, тоже деда.

– Каким?

– А таким… – Я вдруг растерялась. Может быть, вовсе не юношу с чувственным ртом, не мальчишку, играющего ладной мосинкой, а просто малыша в кепи с козырьком из итальянской соломки, в запачканном костюмчике, с подозрительно покрасневшим носиком удравшего куда-то в курятник… – Не знаю.

– Ну, раз так, то спектакль отменяется по причине… ну, скажем, опоздания актеров. Ты, наверное, еще работать будешь?

– Собиралась.

Я уже взялась за поднос, чтобы убрать посуду, как далеко на другом берегу, на самой кромке леса показались две фигуры. Та сторона была глухая и непроезжая, и я не помнила случая, чтобы оттуда кто-то появлялся. Мы оба мучительно вглядывались в полутьму, как нарочно, начавшую быстро густеть.

– Ба! Да ведь они конные! – удивился Илья.

– Ладно тебе, здесь последнюю лошадь я видела уже года три назад, да и то не в усадьбе, а в селе.

– Верхами, говорю тебе!

Мы подошли к самым перилам и даже влезли на них, чтобы получше разглядеть фигурки. Действительно они подрагивали и приплясывали, как это обычно бывает только со всадниками, однако не двигались ни к нам, ни куда-либо еще. Стало совсем темно.

– Скорее всего, скауты какие-нибудь новоявленные, – заключил Илья. – У нас в Москве их страсть как развелось.

– Да откуда здесь скауты, не столица, чай. Ладно, Бог с ними, не пропадут. Ты иди, ложись, а я все-таки посижу еще полчасика в портретной, ну, чтобы им ориентир какой-то был, ежели чего.

Мы поцеловались в стеклянных дверях гораздо нежнее родственного, и задетая Илюшиным плечом створка еще долго звенела, маняще и жалобно.

Я зажгла тусклый свет и села за неудобный столик; со стен мрачновато смотрели представители родовитых фамилий, и только сомовская девушка в голубом понимающе улыбалась и все забывала опустить глаза в книгу.

– Всё возможно, а, Лиза? – молча спросила я ее.

– Всё, Машенька. – Она, наконец, опустила глаза.

Я подвинула к себе ноутбук.

Но не успела я открыть нужный файл, как услышала странный стук внизу у террасы; этот звук был непривычный и не поддающийся мгновенному определению, как все прочие миллионы звуков, окружающих нас в повседневности. Помедлив в ожидании разгадки, но так и не обретя её, я подошла к дверям. Внизу у сиреней стояла лошадь и капризно била передней ногой по булыжнику. Рядом стоял молодой человек в мешковатом плаще, беспомощно глядя на два мои освещенных окна.

Я стиснула у горла хозяйкину шаль и шагнула в ночь.

– Добрый вечер, если не ночь. Вы из-за реки, да?

– Из-за реки? – удивленно переспросил он. – Ну, да, в общем, конечно. Извините меня, ради Бога, но я возвращался из Спас-Верховья, попал в грозу и заблудился. – Тихо, милая, сейчас, сейчас, – на мгновенье прижался он к лошадиной шее. – Мне ничего не надо, но, если у вас есть старая попона, то не могли бы вы дать ее мне? Лошадь южная, ее прикрыть бы. Я завтра верну ее вам, пошлю Любашу или сам привезу.

– Вы думаете, если здесь музей, то и попоны хранятся? Впрочем, вы поднимитесь, я сейчас принесу какую-нибудь накидку с дивана и дам вам чаю.

– Музей? – растерялся незнакомец, по голосу уж, конечно, не скаут.

Но, когда я вернулась, он все так же стоял внизу, обнимая свою неженку.

– Здесь нет обрывов поблизости? – тревожно спросил он, закрепляя старое покрывало. – А то я пущу ее сейчас…

– Какие обрывы на Плюссе [36] Река в Псковской и Ленинградской области РСФСР, правый приток р. Нарвы. ? До урочища километров тридцать берегом…

– Как вы сказали, на Плюссе? А где это, чье? Разве это не Шача или Письма?

– Какие письма? Это бывшее имение Кориневских. А где ваш товарищ?

– Какой товарищ? Я выехал из Молвитина, десятник просил меня проверить старые боры под Митерево, но эта гроза…

Разговор начинал напоминать морок Ионеско [37] Эжен Ионеско(1909-1994), французский драматург, один из основоположников эстетического течения абсурдизма (театра абсурда). . Упоминаемые названия не говорили мне ничего. Впрочем, здесь я знала деревни только по тракту да еще пару в глубине, где водятся ягоды.

– Но вы уж поднимитесь, что же стоять?

– Да-да, благодарю, всего полчаса, не больше.

Я пошла поставить чайник и, вернувшись, увидела молодого человека уже на скамье. Он сидел легко, небрежно и в то же время безумно изящно, склонив коротко стриженую голову на запястье, и была в его позе такая печаль, что у меня дрогнуло и защемило сердце. Ладно, пусть сидит, в дом всегда приходило немало странных странников, их всегда принимали, и многие потом оказывались интересными и незаурядными людьми, навсегда влюбленными в дом.

– Прошу вас, вот чай, сахар, варенье, сливки. Есть немного коньяку.

– Спасибо.

Он снял промокший пыльник и, посмотрев на коньяк с подозрением, принялся за чай, а я зажгла свечу, села напротив и, почти не стесняясь, стала рассматривать, кого мне послал Бог. Это был невысокий, но очень гармонично сложенный человек, с тонкой, как у девушки, талией, перетянутой каким-то рыжим широким ремнем с другими ремешками потоньше, газырями и петельками. На широких, но тоже очень покатых, как у женщины, плечах красовался какой-то полувоенный френч, и поскрипывали под столом высокие, выше колен, кавалерийские сапоги, правда, без шпор. Однако, ни погон, ни колодок, ни шевронов не было, как и следов от них. Тонкие пальцы с безупречно-овальными ногтями, припухшие губы, мягкая линия носа. И, если бы не странно уплывающий возраст, который мне все никак не удавалось определить, я вполне могла бы отнести его к сильно разросшемуся в последнее время племени реконструкторов. Этот, разумеется, играл в Гражданскую, но в белого или красного – я так и не поняла. По кости он был явно первый, однако одежда… И все-таки – сколько ему? В неверном пламени свечи он выглядел то совсем юнцом, то взрослым, немало повидавшим уже мужчиной.