Сергей Слободчиков - Все пророки лгут

Кто-то из людей поднес ему золотой кубок с вином, и козел принял угощение, как и полагается царю царей.

– Зачем все это? – немощно прошептал Плешь.

Козел повернул к нему свою морду и произнес:

– Они счастливы, разве ты не видишь, это род людской!

– Я не понимаю, – простонал он.

– Счастливы слепые – они не видят прекрасного и, не ведая о том, могут жить подобно червям, роясь в трупах. Счастливы жестокосердные и грозные – ибо мир принадлежит им. Счастливы глупцы – ибо глупость их оправдание. Счастливы больные – все сострадание принадлежит им. Счастливы слабые – вся добродетель принадлежит им. Счастливы убийцы – они вкусили крови. Счастливы трусливые – они схоронятся. Счастливы ростовщики – они откупятся. Счастливы лгуны – они оклеветают других. Потому увидишь их всех в раю. Это род человеческий!

– Я не понимаю! – прохрипел Плешь, упав на пол перед козлом.

– Род человеческий счастлив в грехе. Если все же что-то случится с ними, настигнет их вдруг беда, они молитвами призовут моего отца, Господа твоего, и будут просить еще трупов, чтобы слаще было в них рыться, и Бог милостивый даст им шанс исправиться, потому они и далее будут клеветать, убивать, воровать и насиловать.

– А как же знание, как же наука, как же идеал!?

– Знание есть грех!

Так сказал козел, стукнув семь раз копытом о камень, с которого когда-то вещал ангел, высекая из него огонь. Он улыбался, смотря на то, как люди дерутся из-за куска курицы, из-за женщины, из-за вина. И всего бы хватило каждому, но почему-то не хватало…

***

Пришел в себя Плешь от странного сна или видения только тогда, когда кто-то начал громко молиться и причитать рядом с ним, то была одна из старух, что продают цветы возле кладбища. Ее молитвы хорошо сочетались с его сном, потому он не сразу понял, бред это или реальность. Она шла мимо канавы и подумала, что нашла покойника. Однако покойник открыл один глаз, чем еще больше напугал бабку.

– Живой, живой, собака! Алкоголик, синяк! – вздохнула она то ли с каким-то сожалением, то ли с раздражением.

Плешь хотел ей что-то ответить, но губы не слушались его. Язык еле двигался, а второй глаз так оплыл от побоев, что не открывался. Тут и пришла настоящая боль, от которой он громко застонал, но не смог даже пошевельнуться. Бабка его узнала по синему пиджаку, но помогать не стала, а лишь перекрестилась и пошла дальше торговать цветами. Плешь часто засыпал со стаканом в руке в неестественной позе мертвым сном. В такие моменты его нельзя было разбудить даже ударами по лицу, потому все местные бомжи и бабки часто находили его валяющимся в канавах и скверах. В этом не было ничего странного или нового. Многие настоящие, профессиональные алкоголики, живущие одной ногой в могиле, знают, им легче общаться с духами, погружаясь в мир интуитивного. Даже белая горячка была своеобразным погружением, прикосновением к мистерии. Такие, как он могли страдать лунатизмом и нарколепсией, пробужденной постоянным отравлением мозга, но переживать это как откровение или чудо. Отравленный мозг не мог мыслить, и за него мыслило сердце, которому была чужда логика. Уснуть с сигаретой в зубах на полуслове, это было так естественно в этой среде.

Бывали и более сложные автоматизмы, своеобразный транс. Когда он напивался вусмерть, не помнил, что творил и где был. Но часто куда-то бежал, что-то важное пытался успеть. Потом просыпался далеко от города в очередной канаве. Но в этот раз его еще и избили, и это не было бредом, он не так много выпил, чтобы все забыть.

Он бессильно закрыл глаза, и тут же погрузился в странные, бессвязные видения, которые калейдоскопом проносились перед его взором. Он просыпался через каждые полчаса, когда его начинало тошнить, затем пытался тянуть руки вверх, как будто хотел к кому-то прикоснуться или кого-то звал к себе, но руки, едва отрываясь от земли, падали на землю. Потом делал губами сосущее движение, такие движения свойственны младенцу.

– Эк тебя, брат, уделали, – раздался чей-то добрый голос над его головой.

То был Калека с кладбищенским сторожем. Они добрую половину дня отсыпались в сторожке после вчерашнего, а ближе к обеду сильная жажда вынудила их отправиться в магазин на разведку. По дороге торговки цветами сообщили им, что видели их друга пьяным в канаве. Но друг оказался не пьян.

Иван спустился в канаву и осторожно приподнял Плешь от земли, тот легонько застонал.

– Потерпи, Плешивый, сейчас согреешься, водочки выпьешь, – почти ласково заговорил сторож.

– Кто тебя так? – беспокоился Калека.

Но Плешь не мог им ничего ответить, язык совсем опух, двух зубов не хватало. Иван взвалил его себе на плечо и бодренько выскочил из канавы на пыльную дорогу, тело его товарища было по-детски легким, кукольным. Под пронзительный и жалобный скрип инвалидной коляски они отправились в сторожку. Почти Святая Троица, жалкие ангелы, погруженные в земную пыль и тщету, они влачили свое существование, наполняя свои головы мелкими заботами. Бабки качали головами и цокали языками, провожая их недобрыми взглядами. Тощая, грязная болонка на всякий случай облаяла их. Ветер играл спутанными волосами Ивана и его ноши.

В сторожке Плешивого положили на кушетку и стали думать, как быть дальше.

– Ты же врач в прошлом, – взволновано зашептал Калека. – Вспоминай, что делать надо.

Иван достал полупустую, недопитую вчерашнюю бутылку водки, выдохнул, хлебнул немного из горла и сказал:

– Остатки оставим для Плешивого, для дезинфекции. Первым делом надо бы раздеть его.

Он аккуратно снял с Плешивого пиджак и бросил его под кушетку. Вся грудь была исполосована синяками, которые успели по краям пожелтеть. Высохшие струйки крови обвивали змеями сморщенную шею. Когда сняли штаны, то обнаружили ту же картину, ноги были похожи на сплошной синяк, к тому же местами кожа на бедрах была рассечена, из глубоких ран сочилась кровь.

Плешь в это время, похоже, снова отключился и осмотру не сопротивлялся.

– Вот падлы! – сквозь зубы сказал Иван. – Не знаю, кто его, но отделали на славу. Похоже, били или плеткой, или тонкой палкой, или стальной проволокой. Смотри, даже по голове били, весь затылок рассечен!

– Это работа Майорки, – мрачно заметил Калека, – Плешь ему денег должен.

– Может быть, – почесал голову сторож. – Майорка – зверь, конечно, но и менты не лучше. Могли и они отделать. Хотя те любят бить осторожно, опыт у них есть. Могли и малолетки, могли и местные. В любом случае, пока он не придет в себя, мы этого не узнаем.

После этих слов Иван отодвинул в угол инвалидную коляску, чтобы не мешалась под ногами, открыл стол и извлек на свет красную аптечку.

– Положено иметь. На кладбище всякое случается. Я ее и не открывал ни разу, видимо, настало время.