Ольга Ерёменко - Нормальная заботливая мать

Делать нечего. Не стала докучать ему лягушка упреками, а только делалась все меньше да молчаливей, а как детки повырастали и свои пути-дороги нашли, так и вовсе к земле приклоняться начала. В саду, в цветах, в травах все больше времени проводила. Пока однажды навовсе в них и пропала.

Хватились люди, где царевна-то, лягушка-то? Нету.

Только из сада жаба выпрыгнула, уж не зеленая, а вся побуревшая, как заржавленная, бородавчатая, лапы в раскорячку. Тьфу, одним словом.

Поскакала она, чтоб добрых людей не пугать, куда подальше, к ближнему озеру и поселилась там в камышах. На закате слышно кваканье, когда ветра нет. Привыкли люди и, хоть не соловей это, а простая лягушка, а тоже прислушиваться на вечерней зорьке начали. Один случайный прохожий, романтик небось, из соседних садов экзотических, так даже заслушался раз, как соловья какого. Даже стих на квакушкину мелодию сочинил. Только квакушка не ответила на стихи-то. Тоже сообразила, что ее переливы с соловьиными перепутали. Да только соловьи-то, они лишь весной бывают.

А дальше, бабушка, дальше…

А дальше – тишина, с озера ни звука, ни шороха.

– Чегой-то лягушки нашей не слыхать сегодня?

– К дождю это.

– Ну уж пора-пора. Сад совсем засыхать стал…

А ночью вместо ливня, град прошел. Побил цветы, травки примял, осенний ветер и последние листики с дерев посрывал. Заснуло все, зиму поджидая. Вот и вам спать пора.

– А дальше с лягушкой-то что, стало, бабушка?

– А стала она Лягушка-путешественница.

Теперь спите.

Брат умирал. Это было ясно по тому, что говорили вокруг него о нем и особенно по тому, что не говорили о нем. «Исключительный работник. Без него совершенно невозможно. Когда его можно будет ждать? Жаль, искренне жаль… Ну, что же, пусть подлечится как нужно». Мать поджимала губы и покачивала головой.

Сестры не хотели верить. Это, однако, ничего не меняло.

– Может, ты первая? – ни одна не решалась покуситься на принятый в доме брата распорядок, который был чужд их прежнему быту, их полузабытым отношениям.

– Так что, значит, ты считаешь, что мы не должны ничего сделать? – старшую из сестер никто не мог упрекнуть в бездействии. Рассуждать она предоставляла другим. Сама она при этом ничего не выигрывала, но перед людьми и совестью – была права.

– Ну, не зовет нас он. Так он и не позовет: не в его правилах просить внимания или помощи, – Мария не любила долго объяснять понятные вещи, – я звоню Анжеле сейчас же. И мы обе отправляемся к ним. А там видно будет.

Младшая, Эля, с детских лет привыкшая к полному повиновению старшим брату и сестре, согласно кивала. Она не была в доме брата с того дня, когда там отпраздновали новоселье. Нет, не ссорился никто. Но не принято у них в семье было без приглашения ходить по гостям. А со времен женитьбы Алексея пойти к нему значило « пойти в гости». Это к Эле можно было «заскочить на минутку» и выйти от нее к концу дня. Или к Марии «заехать по дороге». А вот Анжела, жена брата, хотя была всего-навсего ровесницей Эльки, а порядок навела будь здоров!

По телефону Мария говорила недолго: «Анжела? Мы едем. Что привезти? Хорошо, зайдем на рынок. Да, прямо сейчас».

Они пришли. Сначала неумело завели разговоры о погоде, о последних выходках примадонны. О ценах. Об инфляции. Об экономических сложностях. Эля перед Анжелой всегда робела, даже и сейчас, несмотря на то что в вопросах политики могла поддержать беседу не только с невесткой. Мария ждала момента, когда можно будет, наконец, прояснить обстановку относительно брата. К нему в комнату Анжела не допустила: «Он только что заснул». Пришлось уйти, не повидавшись. Зато Мария все же выведала, что невестка говорила с лечащим врачом и он ей сказал то, что скрыл ото всех, даже от матери: опухоль обнаружили на такой стадии, когда излечить ее практически невозможно.

Брат до болезни служил в Министерстве труда. Был персоной значительной. «Мой папа – министр» – с гордостью заявляла его старшая дочь, будучи еще студенткой того же факультета, который в свое время заканчивал отец и где его хорошо помнили как комсомольского лидера. Странно было ощущение того, что в его доме именно это – социальное положение – определяло отношения между членами семьи. Для обеих сестер не было ничего удивительного в том, что человек принадлежит к кругам власти: они выросли в семье, где отец прошел через разные уровни командных вершин. В доме, где они жили в юности, все соседи принадлежали к этому кругу. Однако не социальная иерархия диктовала привязанности или неприязнь между людьми. Потому теперь они были в замешательстве, не умея соответствовать запросам домочадцев. Жена брата, в комсомольской юности черноглазая девушка из районного центра, ездила в качестве поварихи в свое время со студенческим стройотрядом, которому предводительствовал Алексей,. То, что выбор брата остановился на ней, было непонятно ни старшей, ни младшей из сестер. Но раз брат так решил…

Теперь жизнь привела к своему итогу: смотрите, как я все устроила! «Жизнь не волшебная сказка и не детская игра», – кому не знакома эта сентенция! Как любая сентенция, она может быть опровергнута при небольшом усилии интеллекта. Но опровергать неизбежность конца?

Невестка, делая скорбное лицо, поила чаем. Она смирилась с регулярным приходом родственников. Но в комнату к мужу вход был ею лимитирован.

– Сейчас не надо его беспокоить. Помочь ты ему не можешь, – доверительным полушепотом убеждала Анжела, – а расстраиваться ему ни к чему. Сама понимаешь.

На младшую сестру слова всегда действовали гипнотически. Особенно, когда ей смотрели в глаза. «Глаза – зеркало души» – это о ней. И если ей заглядывают в распахнутую душу, она не может возразить. Пытается понять, да. И оправдать того, кто препятствует ей в осуществлении её намерения, наверное, слишком ничтожного. Ведь ей сказали: «сама понимаешь». Что именно? Что она сама понимает? Да, да, надо соответствовать ожиданиям. Каким? Ужасно неловко она себя чувствовала.

Если брат выходил из своей комнаты, она не сразу узнавала его, так он был бледен, до синевы. Смотрел на нее из своего инобытия, как будто делая усилие, чтобы узнать. Эля боялась сказать что-то не то, не так. Невестка озабоченно подхватывалась со своего места и, не давая им времени на взаимное узнавание, уводила мужа обратно в постель. Эля, наконец, ясно почувствовав себя лишней, тихо прощалась.

На улице, проглотив слезы, стояла некоторое время у подъезда дома, в который она так и не осмеливалась ходить без повода. Всякий раз звонила и спрашивала, что нужно. Если Анжела ни в чем не нуждалась, Эля понимала это как запрет посещения. Если же что-то было нужно, она выполняла все необходимое, а затем опять испытывала замешательство, как быть дальше: она здорова, как сорок тысяч сестер, и это никому не нужно, а брат болен, и она бессильна его вылечить. Она хотела бы просто обнять брата и помолчать с ним наедине, как в детстве. Но Анжела, ее строгий взгляд, взгляд жены, лучше всех понимающей, в чем нуждается ее муж… Эля убиралась восвояси.