Наталья Олива - Хрустальная тайна

– На девяносто девять процентов, и говорю вам об этом прямо. Один процент я оставляю на случай форс-мажора.

– Мсье Славин шутит, он не провалил ещё ни одной операции, – поспешил успокоить собеседника Жан Зиновьен. – Третьяковка и Эрмитаж – его визитные карточки.

– Если можно, подробнее.

– Хорошо, – согласился Славин. – Вожделенный предмет находится в фондохранилище. И это обстоятельство облегчает нам задачу и увеличивает наши шансы в разы. Деньги творят чудеса! Он незаметно покинет фонды, и его исчезновение обнаружат только через несколько лет. А учитывая национальную черту, именуемую «разгильдяйство», вполне может быть не обнаружат вовсе.

– Что же это за музей?

– На этот вопрос я не могу вам ответить, мсье де Монтер. Тайна местонахождения интересующего вас предмета – это гарантия того, что вы не откажетесь от моих услуг, и козырь в моих руках: если мы не договоримся сейчас о цене, вы не сможете передать этот заказ другому исполнителю, а вот я смогу предложить товар любому коллекционеру. Смею утверждать, что в желающих недостатка не будет.

– Вас беспокоят гарантии, понимаю. А какие гарантии вы можете дать мне, мсье Славин?

– Пока желанная вещь не окажется в ваших руках, я не возьму с вас ни копейки. Кроме, разумеется, тех денег, которые понадобятся мне для подкупа хранителей фонда и на текущие расходы. С вами мы заключим письменный договор, который будет храниться в нотариальной конторе вашего друга мсье Жана. И как только он засвидетельствует получение вами заказа, вы перечислите на мой счёт всю причитающуюся мне сумму в полном объёме. Вас устроит такая гарантия, мсье де Монтер?

– Да, вполне. Мы можем приступить к составлению договора.

– Все бумаги уже готовы, – Зиновьен положил на журнальный столик несколько листков, – требуется только внимательно их изучить и, если вас всё устроит, поставить подпись.

– О, вы предусмотрительны, мсье Жан.

– Я ведь ваш нотариус и доверенное лицо, и я заинтересован в том, чтобы права моего клиента были соблюдены.

– Да, и ещё один момент, мсье де Монтер, – Славин отложил в сторону недокуренную сигару, – если, получив предмет, вы решите оставить меня без вознаграждения, информация, где находится музейный экспонат, немедленно окажется в компетентных органах. Шутить со мной не советую. Я на таких делах съел не одну собаку.

Когда все бумаги были подписаны и Виктор Славин ушёл, де Монтер обратился к своему другу:

– Я не могу избавиться от ощущения тревоги и того, что совершил ошибку. Не стоило доверяться этому русскому, да ещё к тому же питающемуся собаками.

– Дорогой Рене, вы успокоитесь, когда услышите имена известных всей Франции коллекционеров Жана Вальяна и Клода Кампо?

– Что? Они имели дело со Славиным?

– Да, иначе в их коллекциях не было бы тех вещей, которых уже нет ни в Третьяковке, ни в Эрмитаже. А собак он не ест, это просто образное выражение, означающее, что он опытный человек в делах такого рода.

– Но договор! Если он всплывёт…

– Не всплывёт, – перебил своего собеседника Жан Зиновьен, – вышеперечисленные господа так же, как и вы, заключали подобные письменные соглашения, чтобы обезопасить себя от мошенничества. Ведь мы не указываем в договоре, что Виктор Славин обязуется выкрасть для вас музейный экспонат. По договору он просто посредник и обязуется приобрести для вас ценную вещь у русского коллекционера. И только. Как говорят в России, «комар носа не подточит». Чего вы опасаетесь, Рене? Если операция сорвётся, вы, конечно, потеряете некую сумму. Но в сравнении с тем, что вы могли бы потерять, эта сумма – сущие копейки. Согласитесь. И потом, если операция всё же сорвётся, я тут же уничтожу бумаги, чтобы даже намёка не было на вашу связь со Славиным. Или вы сомневаетесь в моей порядочности и преданности вам?

– Что вы, что вы, Жан! Как вам такое в голову пришло? Мы с вами уже более двадцати лет ведём совместные дела, и за это время вы ни разу не дали мне повода усомниться в вас.

– Тогда считаю эту тему закрытой. Уже завтра я переведу, с вашего разрешения, разумеется, определённую сумму на счёт Славина, и всё, что вам останется, это ждать.

Собеседники ещё немного поговорили и распрощались. Рене де Монтер подошёл к окну и открыл его. Лёгкий ветерок зашуршал в складках портьер, вместе с ним в комнату ворвался птичий трезвон. «Как хорошо вам, птички. У вас нет никаких забот, – подумал де Монтер. – Вы всегда счастливы и веселы. И у меня тоже скоро появится повод для радости. Представляю себе, как удивится Люзас, когда увидит хрустальный кувшин! Это будет настоящий триумф, поскольку кувшина в коллекции де Люзаса нет, и никто из коллекционеров даже представления не имеет, где находится его парный близнец и сохранился ли он вообще». Угрюмое лицо Монтера озарила счастливая улыбка.

«Хочешь быть счастливым – будь им»! Ещё вчера, возвращаясь с работы, Аня купила эту книгу. Автор, авторитетный психолог, в предисловии обещал, что каждый, кто прочтёт его труд, поймёт, наконец, в чём причина его несчастий и получит ключ к собственной счастливой жизни. Одурев от бессонной ночи, Аня добралась до последней страницы и несколько раз перечитала вывод: «Главное – поверить в то, что счастье своё мы создаём сами, образ его прежде рождается в наших мыслях, а после уже становится реальностью. И если ты имеешь твёрдое намерение стать счастливым, то ты непременно им станешь»!

Что за очередной бред! Аня с раздражением отшвырнула книгу, которая со всего размаха угодила в хрустальный кувшин, стоявший на тумбочке, опрокинув его на пол. В образовавшейся луже сиротливо лежала чайная роза. Аня встала с дивана, подняла цветок. На полу рядом с кувшином осталась лежать отколовшаяся хрустальная ручка. Дурная примета! Нет, надо гнать недобрые мысли прочь. Это проверка на прочность. Она решила стать счастливой, да будет так! Тем более что посуда, говорят, бьётся к счастью.

Аня как зачарованная смотрела на разрушительные следы своей ярости, до конца ещё не осознавая, что произошло. Надо успокоиться! Сегодня уже ничто не может вывести её из равновесия. Предстоял очередной рабочий день старшего научного сотрудника областного краеведческого музея. До сдачи отчёта по проекту и его утверждения учёным советом осталась неделя, ещё неделя на организацию самой выставки и две демонстрационные недели, в течение которых Ане отводилась роль экскурсовода. Итого месяц. Ёщё целый месяц до отпуска, такого долгожданного и так необходимого для неё.

Последнее время Аню всё чаще посещала мысль об увольнении, но каждый раз, написав заявление, она не могла отнести его в отдел кадров, словно какая-то неведомая сила останавливала её. Девушка злилась на себя за своё малодушие, пыталась понять, что на самом деле удерживало её и ещё больше злилась от того, что не находила ответа. Отпуск необходим был ей как воздух. Диагноз «нервное истощение» грозил вырваться наружу потоком нелицеприятных выражений в адрес некоторых сотрудников, чего даже при жгучем желании Аня себе никогда не позволяла, или, что ещё хуже, полётом в голову оппонента какого-нибудь предмета старины. О том, что это уже вполне возможно, свидетельствовало происшествие с кувшином.