Владимир Рукосуев - Гураны. Исчезающее племя

Игра на этом заканчивалась. Все увиденное и учуянное отбивало всякое желание слушать, продолжающего резвиться, деда. Быстро рассаживались на низенькие табуретки вокруг стола и ждали начала ритуала.

Под грозный рык деда о том, что сейчас они будут наказаны «страшным поеданием меда за свои несмываемые преступления», бабушка ставила перед каждым по блюдцу, наполняла их до краев медом, клала по ломтю теплого душистого хлеба и придвигала овощи.

Все что стояло на столе, было для нас повседневной надоевшей пищей, а вот мед и ягоды как раз то, за чем мы и шли сюда, пренебрегая опасностью. Мы набрасывались на угощение, всякий раз сожалея, что блюдце маленькое и надеясь на добавку. Но через некоторое время азарт наш стихал, ложки двигались все медленнее и только глаза еще оставались голодными. На моей памяти ни разу никто не попросил добавки. Блюдца отодвигались, сопение стихало, и опять слышался грозный голос деда:

– Это еще что такое? Вас сюда не развлекать привели, а наказывать. Быстро всем взять ложки и доесть мед! Я что сказал! Сейчас Находку позову, она вас живо уму-разуму научит!

Никто уже деда не боялся, лишь Макила начинал кукситься, но бабушка быстро подхватывала его на руки и, замахиваясь на деда полотенцем, стращала:

– А ну пошел отсюда, фулюган старый! Ишь, что выдумал, детей пугать!

Да так весело и задорно, что и Макила, смеясь, тоже начинал махать на деда ручонкой.

Потом начиналось прощание. Всех выстраивали в шеренгу, каждому в узелке вручалось то, что осталось на столе. Мы уходили под заливистый лай Находки, и угрозы деда. Оглядываясь, видели, что бабка прижимает платок к глазам, а дед ее гладит по голове.

Дома потом взрослые смеялись над причудами стариков и скармливали нам яйца, так как куриные уже всем надоели. Честно говоря, утиные были хуже, но они же тибекины! Еще смеялись над травой, которую мы приносили от деда. В деревенских огородах кроме лука ничего не выращивалось, а у деда на грядках зелень, которая росла в диком виде в степи.

Бабка в деревню спускалась каждый день в магазин и ни к кому не заходила, хотя в каждый дом ее приглашали «почаевать». Некоторые женщины ходили к ней в гости. Ее необщительность объясняли тем, что она «хохлушка», из Воронежа. Для нас все, что западнее Урала считалось «хохляцким», так же как для многих западников все, что за Уралом «уральским». В это определение вмещались вся Сибирь и Дальний Восток.

Дед появлялся только по праздникам. Мы его ждали и быстро объявляли общий сбор. Интересы преобладали самые меркантильные. Он никогда не приходил с пустыми руками. Особенно долгожданными были его посещения после окончания очередной школьной четверти, которые дед для нас делал праздниками.

Он открывал большую кирзовую сумку, доставал из нее пряники, все те же утиные яйца, конфеты и одаривал поровну всех. Потом спрашивал, как закончил четверть. Если без двоек, то давал рубль, без троек – два. Я однажды получил от него три рубля. Это были большие деньги, если учесть, что мы тогда промышляли отловом грызунов и шкурку суслика и крысы в Заготконторе принимали за девяносто копеек. Двоечникам наказывал исправляться и обещал отдельную «стахановскую» премию.

Он знал всех детей в деревне, включая грудных. Шел по улицам и наделял в каждом дворе зазевавшихся. Наш эскорт сопровождал его до самого выхода, зная, что у него всегда будут остатки, которые он поделит при прощании между нами. «За службу!».

Так и жили старики неразлучно в своем совхозном саду, пока не померла бабушка. Дед после этого стал болеть, перестал справляться с хозяйством. А там и вовсе уехал куда-то назад, домой. Туда, откуда уехал из-за воспоминаний о безвременно потерянном сыне. А здесь у него, сыновей не было, а чужих отцов мы чтим, пока от них есть польза.

Сад вскоре захирел, пасеку перевезли в другое место, где она и погибла. Деревья стали выкорчевывать и вывозить в окрестные села. Может быть, до сих пор приносят кому-нибудь пользу.

Как это часто бывает на селе, чужаков пытались поставить на место при первой же повальной, от мала до велика, пьянке. Если б это удалось, жизнь превратилась бы в кошмар. Но отчим был крепким мужчиной, закаленным в уличных драках в рабочих кварталах, владел боксом, чем быстро снискал славу непобедимого и опасного «городского» бандита. Усмирить мог любую толпу. Учитывая малочисленность боеспособного деревенского населения, достигалось это легко. И, вскоре, каждая его пьянка заканчивалась осадным положением местного населения. Потом все успокоилось, просто он стал непререкаемым авторитетом, с которым лучше не связываться. Да и характер его к долгим раздумьям и разговорам не располагал: сначала пил, потом бил, а уже назавтра задавал вопрос: «кого?». А «за что?» никогда не спрашивал.

Он и меня заставил социализироваться по своим рецептам. Когда я уже учился во втором классе, меня пристрастился обижать сын местного учетчика. Разница в четыре года в этом в возрасте имеет значение, к тому же он и по породе был крепким, рослым пацаном. Как-то пришел я с разбитым носом, подпитый отчим спрашивает:

– кто?

– И что же ты ему сдачи не дал? Завтра же разберись!

Назавтра подпитый отчим:

– Разобрался?

– Нет.– Затрещина.

– Так и будет, пока не разберешься.

Делать нечего, на следующий день пришлось раскроить Витьке голову кирпичом.

Событие для деревни грандиозное, половина населения гналась за мной до самого дома под истошные вопли пострадавшего. Бежали они больше из любопытства, посмотреть, как со мной будут расправляться родители.

На справедливое возмущение родителей подпитый отчим с удовольствием объявил, что это произошло с его ведома:

– нечего маленьких обижать.

Стоит ли говорить, что и я, после нескольких подвигов, обрел славу человека, на которого управы нет.

Такое отношение к соседям давало сомнительное преимущество. Это ломало представления местных об иерархии. Как обеспечивался порядок на селе? Милиции и других институтов власти в пределах досягаемости не было, поэтому управляющим назначался человек с минимально необходимым количеством мозгов и достаточным, для усмирения любого протестанта, количеством мышц. Все держалось на грубой физической силе. В нашем случае баланс был нарушен. У отчима всего оказалось больше, но любовь к выпивке не позволяла включить его в номенклатуру. Отсюда неприятности. Я все же адаптировался, дети более коммуникабельны, а вот семья от этого, скорее, страдала. После очередного подвига, «управ» сумел добиться перевода отчима на работу в другое отделение в село Мулино – бывшую казачью станицу. Начальство учло, что в этом селе народу больше и традиции другие.