Денис Макурин - Хивок. Сборник рассказов

Вообще февраль – это самое отвратительное время на Кавказе. Ночью минусовая температура и выпадает снег, а к обеду всё тает и превращается в грязь. Вот мы и идём, смешивая берцами белое с чёрным. Постоянная облачность, сырость и хлюпанье под ногами действуют просто угнетающе.

Через десять минут мы уже грузим вещмешки и пару ящиков с минами в бортовой «Урал», ещё пара минут – и вот мы уже усаживаемся на броне у БТРа, отряхивая с ног огромные куски грязи. Первым выехал БТР, оставляя после себя синее облако дыма, через минуту, подёргиваясь и громко урча, тронулся «Урал». Помню, тогда подумал: «Ну, всё, с Богом».

Ехали где-то час, может, чуть больше. И я, если честно, уже замёрз и начал дрожать, как осенний лист. Мне жутко надоело вот так просто сидеть и вглядываться в туман. Не терпелось как следует размяться, скорее бы уже доехать.

Выкатились на берег реки Аргун. И тут я про себя подумал: «Ну, слава Богу, приехали, а то чуть зад не отморозил». Дальше, куда ни взгляни – валуны, а за ними начинается лес, и БТРу с «Уралом» уже не проехать. Спешились, выгружаем и разбираем рюкзаки. Так и есть, натолкали в каждый вещмешок по двадцать, а то и тридцать килограммов, не меньше. Мешки, бедные, даже по швам трещат. Я зло ругнулся про себя: «Нашли мулов в этих проклятых горах!» И крикнул бы вслух, но подумал: «Что я, тряпка, что ли?» – взвалил мешок на плечи, немного попрыгал, чтобы поправить его у себя на спине, и отошёл от кузова машины.

Парни разобрали мешки, выстроились цепочкой. Первый – старший лейтенант с сапёром, замыкающий – ротный пулемётчик, я где-то в центре. Пошли потихоньку.

Начали подъём по узкой горной тропе, только что была грязь и серые валуны, а теперь заснеженный лес. От такой красоты даже дух захватывает, и на мгновение я забыл, где я и с кем. Тропа петляет вокруг вековых деревьев и, кажется, не будет ей конца. Так мы шли, наверное, около часа, сто потов сошло, от быстрой ходьбы дышалось с трудом. Подумал: «Ничего, терпи солдат, обратно-то налегке пойдём, да ещё с горы». Лейтенант кричит: «Полпути прошли, скоро привал!» Я чуть наклоняюсь и зачерпываю горсть снега на ходу, тут же немного откусываю, остальное растираю по лицу. Чувствую, как приятно защипало кожу, и тут же начали гореть щёки. Прошло-то минут пять всего после слов лейтенанта, я уже представил, как опустошаю полфляжки за раз – и тут началось!

Из-за деревьев и камней повылезали проститутки бородатые, как черти из табакерки, и давай лупить по нам из всех стволов, будто мы мишени в тире!

Где-то скинул рюкзак, спрятался за ствол дерева, стреляю очередями почти наугад, перед глазами всё плывёт, адреналина столько, что хватило бы троих с того света вернуть! Сердце так громко стучит, что не слышу, как лейтенант отдаёт приказы. Ещё талый снег по лицу сползает. Пытаюсь считать патроны, надо бы мелкими очередями, палец на курке, будто деревянный сделался, всё жмёт и жмёт!

В трёх-четырёх метрах от меня раздался взрыв! Это точно он, ни с чем не спутаешь. При этом не было ни раскатов грома, ни запаха гари, только чёрные камни и шматки грязного снега взвились в воздух и замерли! По времени – это доли секунды, а мозг, как фотоаппарат, запечатлел картинку – и всё. Всё! После этого темнота! Вся суета разом исчезла. Оказывается, умирать в восемнадцать лет совсем не страшно.

Через какое-то время прихожу в себя и чувствую, что меня тащат под руки два человека. Я лицом вниз, мои ноги волочатся, почему-то бормочу: «Бросьте меня, мужики, я умер. Вытаскивайте остальных». Они и бросают. Я ныряю лицом в снег и думаю: «Чего ж так буквально-то», – и снова теряю сознание.

Открываю глаза, лежу на снегу, вокруг всё мерцает, всё ослепительно белым- бело. Большие сугробы, большие белые шапки снега на деревьях, воздух такой лёгкий, прозрачный и свежий, мне ни холодно, ни жарко, ничего не болит и не беспокоит. Вокруг тишина, нет ничего, кроме оглушающей тишины и белого света. Я в раю!

Кто-то придумал, что рай – это пляж на берегу моря и ты, разнежившись, прячешься от полуденного солнца в тени под пальмой. А кто-то рассказывает байки про врата рая, райские сады и ангелов. Они же ничего не знают. Вот глупцы! Рай – это не место, рай – это безмятежное состояние души! Закрываю глаза…

Прихожу в себя, жутко трясёт и мотает из стороны в сторону. Вокруг темно и сильно пахнет бензином, по звуку надрывающегося мотора я уже догадался, что никакой это не рай, а самый обыкновенный «УАЗик-буханка». Про себя подумал: «Раз куда-то везут и очень спешат, значит, я до сих пор живой». Голова поплыла, и я снова отключился…

Кажется, мы в лифте, доктор светит фонариком мне то в один глаз, то в другой и задаёт вопросы, я максимально собран и сосредоточен, но язык не ворочается, сил нет. Мне кажется, я чувствую боль, но где именно, понять не могу. Закрыв глаза, чувствую и слышу, как распарывают форму. А я думаю: «Жалко, ведь новая совсем», – и опять впадаю в беспамятство…

Просыпаюсь с ноющей болью, моя голова просто раскалывается. Хочется пить, слабость в руках и ногах, такое впечатление, будто у меня жуткий похмельный синдром. Я в палате реанимации, укрыт белой простынкой, к носу подвязана трубка, по ней подаётся кислород, к пальцу на левой руке прицеплена какая-то прищепка с проводками, на правой руке капельница. Заметив движение, ко мне подходит медицинская сестра, молоденькая, симпатичная.

– Доктор, он очнулся!

– Сейчас я подойду!

Доктор подходит через пару минут со словами: «Да ты в рубашке родился». Я уже улыбаюсь и пытаюсь пошутить, но сил совсем нет, и поэтому отвечаю ему шёпотом: «В бронежилете».

Неожиданно начинаю задыхаться, сердце сжалось и замерло, вижу, как все в палате начали бегать! Меня спрашивают: «Где болит, где болит?!» – а я не могу сделать даже вдох и начинаю рычать, от бессилия! Медленно теряю сознание…

Теперь я точно умер, только попал в ад! Опять ошибались те, кто рассказывал о подземелье, расплавленной лаве и истязаниях.

Кругом темнота, сплошная мгла, нет ни верха, ни низа, ни права, ни лева. Я будто парю в невесомости, я один во вселенной, и в ней нет луны, солнца и звёзд. Не нужно дышать, не нужно думать. Ад – это беспамятство и вечное забытьё, ад – это когда ты ничего не чувствуешь и абсолютно один. Что может быть страшнее?

Я очнулся от невыносимой боли, рядом стоял задумчивый доктор и что-то говорил медицинской сестре, а медсестра с мокрыми глазами, улыбаясь, убрала шприц и, потирая мою руку кусочком ваты, сказала: «Я в первый раз так сильно испугалась, но теперь всё будет хорошо. Ты помнишь, что ты мне говорил?» Я чуть заметно помотал головой и переспросил: «Я? Когда?» А она продолжила: «Только что. Я держала тебя за руку и просила не умирать, говорила, какой ты хороший и совсем молоденький, а ты ответил, что ради таких слов будешь бороться до конца!»