Павел Гигаури - Иллюзивная материя бытия. Пособие по развитию внутреннего зрения

Надо было писать сочинение, нужен эпиграф, идиоты преподаватели подумали бы: ну где ученику десятого класса взять эпиграф без первоисточника? Я иногда думаю: за что они нас так ненавидели? Я придумал эпиграф сам, подписался Феликсом Дзержинским. Темы сочинения и эпиграфа не помню. Лениным подписываться было стремно, слишком он был на виду в то время, Троцким – равносильно преступлению, а Дзержинским – в самый раз: ну кто читал что-то, написанное верным ленинцем, Железным Феликсом? И главное, кому надо это все проверять? Это был сданный экзамен по солженицынской туфте. Но сломался я где-то в школе, до школы: мама, бабушка, дедушка – все светло, безоблачно и спокойно. От этого периода жизни у меня осталась только фотография дедовского дома в качества фона на рабочем столе компьютера, самого дома уже нет. Школа… Из школы я вышел уже не собой. Почему я пошел в медицинский? Потому что я мог туда поступить. Почему я пошел туда? Потому, что мог поступить? Боялся призыва в армию.

И вот ответ: из школы я вышел со страхом внутри, страх завелся в какой-то момент моего пребывания в школе, трудно сказать, в какой точно, и это оказалась не страшная психиатрическая фобия чего-то конкретного, даже если очень абсурдного, а домашний, мягкий, оберегающий и уберегающий страх, страх как удерживающее русло жизни, как основной инструмент послушания. Я по-детски наивно думал, что перебросил всю систему через бедро, когда придумал свой эпиграф, посмеялся в душе надо всеми, но в реальности система очень ловко перебросила меня. Из-за страха перед призывом я поступил в медицинский, из-за того же страха я учился в нем, из-за страха обидеть хорошую девочку я женился на ней, из-за страха оставить двоих очень замечательных и любимых детей я жил не с тем человеком. Так вышло, что в моей жизни не оказалось страсти – страсти к работе, страсти к человеку, страсти к жизни. Все было спокойно и благополучно. Страх, который многие называют здравым смыслом, уберег меня от всяческих невзгод – и от самой жизни.

После рабочего дня, проведенного в офисе с больными, одетый в свой офисный, на заказ сшитый костюм, я стоял на берегу озера и смотрел на его всегда плоскую поверхность, которая в силу своей полной бескомпромиссности является уровнем отсчета горизонтальности для окружающего мира, и поэтому весь мир вокруг с деревьями, облаками и даже ветром отражается в озере, а не наоборот.

Страх как здравый смысл. В конце концов, я в самом буквальном смысле спас жизни сотням умирающих людей, я вырастил двух замечательных детей – есть какое-то оправдание жизни, но еще не поздно, потому что пока жив, никогда не поздно что-то изменить. Первое, что нужно человеку, – это свобода. Свобода – это отсутствие страха. Я посмотрел себе под ноги: перед мысами моих дорогих начищенных туфель едва плескалось озеро, у самого берега в негустых водорослях размеренно плавали мелкие рыбешки. Я распустил узел галстука на шее, расстегнул удушающую верхнюю пуговицу на воротнике сорочки – так дышится легче; достал телефон из кармана пиджака и бросил его на землю – это компромисс – и спокойной, гуляющей походкой вошел в озеро.

Позже, когда я снимал с себя мокрый костюм, и выливал воду из туфель, и сушил волосы, я смеялся, смеялся над своей глупостью и полным отсутствием здравого смысла. Переодевшись в сухое, я взял свой тонкий, как бритва, компьютер, опустился в глубь дивана и открыл экран. На нем высветилась фотография дедовского дома. Я открыл чистый белый файл и в правом верхнем углу напечатал: «Павел Гигаури», а потом, сбросив несколько интервалов посередине листа, написал: «Озеро».

За крестиком позже пришлось нырять с аквалангом.

На душе у майора госбезопасности Петра Самойлова было тяжело. Если бы позволяли приличия или обстоятельства, он бы завыл, как волк, – протяжно, на весь запас дыхания, чтобы с исходящим изнутри звуком выпустить наружу эту самую тоску.

Тоска пришла после смерти матери. Она умерла в феврале, прошло уже больше месяца, но тоска не унималась, и, как назло, весна не приходила. Казалось, время перестало приводить в движение смену годового цикла – вся природа застряла где-то между зимой и весной.

Майор потянул за ручку тяжелую церковную дверь, которая медленно, как бы сопротивляясь, открылась. Он пришел в церковь к своему агенту-информатору, настоятелю церкви отцу Иоанну. Это была специализация майора – религиозные деятели. Служба в церкви кончилась, люди уже разошлись, только несколько бабулек суетились вокруг. Майор подошел к одной из них и спросил:

– Где святой отец?

– Какой святой отец? – удивилась старушка в сером вязаном оренбургском платке. – Это ты про священника, что ли? Какой он тебе святой отец! Он отец Иоанн, а не святой отец, – заворчала старушка и громко, с досадой, вздохнула. – Он сейчас из алтаря выйдет, – добавила она, с любопытством разглядывая майора.

Он коротко кивнул.

– А ты по какому делу-то к батюшке? – не унималась старушка.

– По личному, – ответил майор не глядя.

Он делал вид, что рассматривает иконостас, давая понять навязчивой бабке, что разговор продолжать не собирается.

– Ты постой здесь, он сейчас выйдет, – примирительно пробормотала старушка.

У майора появилась досада на эту назойливую бабку, и в голове возник простой вопрос: «Вот почему моя мать умерла, а эта, явно старше моей матери, живет?»

В церкви царил полумрак, электрические лампочки тускло светили из дальних углов, свечи перед иконами в массивных медных подсвечниках дрожали и мерцали в глазах святых, оживляя их скорбные лики.

Наконец появился отец Иоанн. Это был невысокий сутуловатый мужчина. Окладистая борода, скрывая часть лица, не давала определить точного возраста; нос картошкой держал на себе массивные очки в темной оправе.

Старушки моментально окружили его, по очереди прося благословения перед уходом. Они прикладывались к руке, а священник крестил их, склоняясь к их головам. Одна из них – та самая, что пыталась говорить с майором, – что-то сказала священнику и кивнула в сторону майора. Отец Иоанн подошел и, узнав его, тихо сказал:

– А, это вы…

– Да, это я, – подтвердил майор. – Вот решил проведать, посмотреть, как дела идут.

– Да у нас все по-прежнему, ничего нового. Никаких беспорядков нет. Люди рождаются, женятся, грешат, каются, болеют, умирают, – тихо пропел отец Иоанн.

– Да, – неопределенно ответил майор, а потом неожиданно для самого себя сказал: – Вот и у меня мать умерла. Около месяца назад.

Читать дальше